Из глаз покатились слезы, но на середине щеки им что-то помешало двинуться дальше. Голова перевязана, и слезы лишь увлажняют бинт.
Клара зашевелилась в своем кресле, потом, судя по звуку, поднялась проверить, что с больной.
— Элен, дорогая, вы плачете? Это прекрасно!
Девушка среагировала на ее слова широко распахнутыми в недоумении глазами. Ну, у них, у австрийских медичек, и представление о прекрасном!
— Вы удивлены, что я так говорю? Но ведь ваши слезы сказали многое: вы в сознании, это раз. Вы пробуете сами определить, в каком оказались положении, значит, голова работает, это два. Вы не кричите от боли, следовательно, она немножко отпустила, правда? Вы уже вспомнили о близких и пожалели себя, представив их реакцию на случившееся, я угадала?
— Спасибо, Клара, — прошептала Элен, и снова ручеек слез потек по проторенному руслу.
— За что спасибо?
Клара достала салфетку и, как малому ребенку, вытерла Элен нос.
— Клара, скажите честно, не жалейте меня. Я буду ходить?
В ответ послышался добродушный смех.
— Вы еще спросите, будете ли вы жить? Будете! И жить, и ходить, и на лыжах кататься. Только на будущее учтите: когда работают ноги, не худо бы работать и голове. Разве можно после большого перерыва в занятиях спортом сразу браться за предельные нагрузки? Сумасшедшая девчонка! Могла таких бед натворить… — Клара очень правдоподобно изобразила сердитое недоумение.
Элен улыбнулась. И совершенно не обиделась на ее слова. Тем более что Клара права, чего уж там возражать… Рядом с Кларой — большой, сильной, доброй — Элен почувствовала себя действительно малым ребенком, да еще капризным, с мокрым, покрасневшим от слез носом.
— Что это на мне надето, Клара?
— Как что? Ваша ночная рубашка. Красивая вещь. Дорогая, наверное? Вы в ней прехорошенькая. В такой бы рубашке да к любимому…
— Откуда взялась здесь эта рубашка?
— Герр Джексон принес. Мне, кстати, очень понравился этот мужчина.
— Но у него же нет вашего адреса.
— Так вы свою покупку у него в отеле оставили, а на свертке была прилеплена бумажка с моим адресом. Он сюда примчался как ошпаренный раньше, чем мы вас привезли.
— Значит, приходил…
— Прилетел! Я его потом выгнать не могла. Он ваш любимый человек, Элен, я правильно догадалась?
— Мой бывший начальник, — беззвучно прошептала девушка.
Клара не услышала, но поняла, что ей возражают.
— Как хотите, можете не говорить. Сама все знаю.
— Это он сказал?
— Что?
— Что он мой любимый человек?
Клара передернула плечами, огорчаясь непонятливости пациентки.
— Нет, скорее убедительно показал, что он любящий человек.
Элен усмехнулась. И не Клариным словам, нет, — своим мыслям. Но, погрустнев, оттого что не способна сейчас как следует разобраться в только что услышанном, спросила:
— Я долго проваляюсь?
— От вас зависит. Будете спать, есть и не нервничать, все скоро придет в порядок. Везучая! Как только не разбились в лепешку, удивляюсь! Сейчас я сделаю укол, он и боль снимет, и сон нагонит.
— А почему голова перевязана?
— Содрали кожу в нескольких местах. Послушайте, ну и волосы у вас! Густые, вьются, а цвет… Даже не знаю, как назвать…
— Умело заваренного кофе — так говорит моя тетя Барбара.
— Ну что ж, она права. Кстати, помнится, мистер Джексон что-то про нее говорил.
Элен занервничала. Только не хватало, чтобы тетке сообщили о случившемся. Вместо одного несчастья будет два.
— Господи! Неужели Джексон сообщил Барбаре обо мне? Ведь эта неугомонная женщина все бросит и примчится сюда.
Клара отошла к столу, где стала позвякивать какими-то металлическими вещицами. Шприц, наверное, готовит. Потом прервала молчание:
— Не думаю. Кажется, герр Джексон, наоборот, не хотел, чтобы звонили вашей тете. Мы спросили, надо ли сообщать родным, а он говорит, если вы считаете, что с мисс Олдфилд все будет в порядке, то пока в Лондон сообщать ничего не буду. А потом уж как сама Элен решит.
Укол возымел действие. Пришел крепкий сон, через толщу которого не пробивались ни боль, ни сигналы измученного тела, уставшего находиться в одном положении.
Когда Элен проснулась, в висках пульсировала боль. Плечо, крепко схваченное повязкой, нестерпимо ныло. Лодыжка тоже давала о себе знать. Еще не открывая глаз, Элен заявила о своем пробуждении тихим стоном.
— Что случилось? — раздался рядом мужской голос.
Элен оторопело открыла глаза и встретилась с взволнованным взглядом Филиппа.
— Вы?! Почему вы здесь? Где Клара? — В вопросе прозвучало больше строгости, нежели хотелось Элен.
— Я сейчас позову ее. Как ты себя чувствуешь, Элен?
— Не знаю. Еще не поняла. Мне не нравится, что ты меня застал в таком виде!
Филипп широко улыбнулся:
— Ну, значит, все в порядке!
— Странный вывод.
— Еще недавно тебя совершенно не волновал твой внешний вид.
— Я что же, не все время была без сознания?
— Нет, ты разговаривала.
— И я видела тебя? Общалась с тобой?
Филипп изучающе смотрел ей в лицо, так доктор пытается по обрывкам фраз составить свое впечатление о состоянии здоровья больной.
— Ты меня узнала. Но я не все понял из того, что ты настойчиво пыталась мне втолковать.
— Я говорила?! Что?
— Насколько я смог понять, ты волновалась о ребенке, что совершенно естественно. Ты же еще не знала, чем дело кончится, и, наверное, боялась, что девочка останется сиротой. Твердила как заведенная: ее нет! ее нет!
От невозможности что-либо объяснить, от бессилия, от беспомощности Элен тихо заплакала, чем не на шутку встревожила Филиппа.
— Клара дома? Позови Клару, — скорбно опустив уголки рта, попросила она.
Филипп опрометью бросился к двери. В мгновение ока Клара была найдена и уже шелестела быстрыми шагами к комнате больной.
— Что случилось? — взволнованно спросила Клара.
— Шшш, — зашикал Джексон, а затем сказал покаянно: — Я во всем виноват! Расстроил Элен напоминанием о ребенке. У нее ноет все тело, глаза наполнены болью, а я как последний идиот затеял разговор о ее дочери!
— У Элен есть дочь?!
— Шшш, — снова зашипел встревоженный Филипп. — Не выдавайте, что я проговорился. Храните, как врачебную тайну. Клара, я пока побуду на улице, а потом, если позволите, зайду еще раз.
Когда Клара приблизилась к кровати, то увидела, что заплаканная Элен, морщась от боли, пытается
