испанцы и португальцы предпочитали более крупные камни или куски металла. Гравий подвергался меньшему смещению в непогоду, но он препятствовал нормальному откачиванию воды и увеличивал вероятность распространения гнили. Малые суда с течением времени нередко приходили в такое состояние, что ремонт просто не стоил затраченных на него средств. Постепенное подгнивание дерева являлось коварным врагом тогдашних кораблей. Моряки рассказывали страшные истории о судах, внезапно распадавшихся во время шторма: процесс гниения в них заходил слишком далеко (трудно было отделить в таких случаях легенды от истины).
— Почему же команда согласилась на опасное плавание? — спросил Грэшем. — Они ведь знают обо всем.
— Ну, они не то чтобы очень уж «соглашались», — отвечал Манион. — Им приказал Дрейк. У них был выбор — или плавание на «Маргаритке», или их высадят на берег. — В последнем случае английские моряки в испанских владениях вполне могли попасть на галеры или даже под суд инквизиции. — Здесь мятежники и всякий сброд, — продолжал Манион. — Похоже, половина из них — те, кто поднял смуту на «Золотом льве» и хотел улизнуть, но они напоролись на «Неустрашимый», пригрозивший разнести их пушками, если они не повернут и не присоединятся к нам. Дрейк мог вздернуть кое-кого из них для примера, а остальных засадить в тюрьму, или же избавиться от этой шушеры таким образом, вроде бы отправив их домой.
— А как с припасами? — спросил Грэшем.
— Хорошо, — ответил Манион. — Они ведь захватили хорошую добычу в Кадисе и могут позволить себе быть щедрыми. Одно плохо: никогда не знаешь, чем ты располагаешь на самом деле, пока не откроешь бочку.
После похорон, проведенных с тем достоинством, на которое только были способны Дрейк и его люди, Грэшем переговорил с девушкой. Дрейк разрешил ему свидание на несколько минут, но в присутствии охранника. Она похудела, ее лицо осунулось, но глаза стали как будто еще больше и выразительнее. Однако взгляд ее выражал отнюдь не любовь к окружающему миру. Скромное платье Анны нельзя было назвать нарядным, и оно скорее скрывало ее тело, чем обрисовывало его, но она двигалась как атлетка. Грэшем поймал себя на том, что невольно пытается представить ее обнаженной. Не того хотела ее мать, когда возложила на него ответственность за жизнь дочери!
— Прошу простить, — сказал он, — но я не могу сопровождать вас домой на борту «Сан-Фелипе». Сэр Фрэнсис прогоняет меня. Но сразу же после того, как вы сойдете на английский берег, я встречу вас. Я предлагаю вам остановиться в моем доме в Лондоне, где есть прекрасная женская прислуга. — Грэшем с неудовольствием отметил про себя: он говорит напыщенно, словно его отец, однако продолжал: — Я также постараюсь найти достойную даму, которая могла бы стать вашей дуэньей. — Про себя он подумал, что это трудная задача для молодого человека, не имеющего родни и чурающегося двора. Похоже, его опекунство станет для него трудной задачей.
Анна бросила на него ненавидящий взгляд.
— Вы знаете, что это значит — чувствовать себя вещью? — спросила она.
— Простите? — переспросил удивленный Грэшем.
— Ну, случалось ли вам почувствовать себя вещью, не имеющей ни мыслей, ни чувств, ни собственной воли, которую просто пакуют и куда-то отправляют?
— Да нет, пожалуй.
— Кажется, мужчины как раз считают женщину просто вещью. Меня доставят вам, а вы доставите меня дальше. Я вас ненавижу! — Она встала. Последние слова она произнесла спокойным голосом, но они прозвучали более жутко, чем мог бы прозвучать крик. — Я ненавижу вас и всех вам подобных, тех, кто обращается с людьми как с вещами.
«У меня самого есть основания ненавидеть тебя, ведь сейчас ты только осложняешь мою жизнь», — подумал Грэшем. Но тут в разговор ввязался Манион.
— Вы, между прочим, такая не одна. Его много народу ненавидит, — сказал он. Девушка слегка вздрогнула. Скорее всего ее удивил сам факт, что последние слова сказал слуга. В лучших испанских домах слугам такая свобода не дозволялась. По правде говоря, и в лучших английских домах тоже.
— Вот, смотрите, — продолжал Манион, входя в роль, — Дрейк его ненавидит. Его хозяева на родине тоже ненавидят его. И тот, и другие уже пытались его убить. Испанцы его чуть не убили, стало быть, тоже ненавидят. И сын главного королевского секретаря ненавидит его. Если верить его словам (а я, как хороший слуга, должен ему верить), то его чуть ли не пытались убить сама королева, граф Лестер и граф Эссекский. Да, чуть не забыл, его товарищи из Кембриджского колледжа тоже его ненавидят. А теперь еще и вы! И мне самому вот что еще сейчас пришло в голову. С тех пор как мы познакомились, я с ним не знал ничего, кроме всяких неприятностей. Я этого оболтуса тоже ненавижу. Может быть, мы все по очереди попытаемся его убить?
Анна переводила удивленный взгляд с Маниона на Грэшема. А он подумал: в этом разговоре, кажется, нашла коса на камень.
— Отчего Господь сотворил тебя так, что твой рот подобен твоему брюху? — обратился он к слуге. — Отчего твои мозги расположены где-то между глоткой и брюхом?.. — Тут он оглянулся и увидел — девушка молча ушла.
— Было бы лучше, доверь вы это мне, — заметил Манион.
— Доверить тебе такую девушку — да это все равно как если бы пастух решил отдохнуть и доверил стадо льву.
— Это я-то лев? — переспросил Манион. — Полно. Я просто маленький ослик. Да только вот иногда даже у ослика бывает больше смекалки, чем у льва.
Грэшем привык к хорошему, размеренному ходу «Елизаветы Бонавентуры», тогда как тряскую «Маргаритку» покачивало даже от небольших волн. Они ушли из порта тихо, на закате, чтобы не привлекать к себе внимания. Им повезло: дул попутный ветер, так что даже эта странная команда могла управлять судном.
Трудно сказать, в какой степени капитан «Маргаритки» владел искусством морехода (конечно, когда не был слишком пьян), однако Грэшем надеялся на его инстинкт самосохранения. Они направлялись на запад, а стало быть, так или иначе, должны были достичь европейского побережья. Европа, рассуждал Грэшем, слишком велика, и даже такой команде трудно направить судно не туда, куда надо. А в дальнейшем они могли рассчитывать, что, двигаясь вдоль побережья континента, они рано или поздно вернутся в Англию, если их не настигнут готовые к отмщению испанцы, если они по дороге не потеряют все мачты, если их командирский катер не даст течь и, наконец, если их запасы галет и пива пригодны для еды и питья. Но проблему, возникшую в первый же день их путешествия, Грэшем не мог предвидеть.
Ее неожиданно создала Анна. В средней части «Маргаритки» имелось огороженное пространство, где хранились корабельные припасы. Манион первым услышал странный стук. Звуки исходили от одной из бочек с надписью «пиво». Манион ринулся туда, вооружась двумя ножами для метания, а также мечом (неуставным оружием из пиратского арсенала). Он позвал Грэшема присутствовать при вскрытии бочки. К тому времени стук прекратился.
Анна была едва жива. Перед отплытием «Маргаритки» небольшое количество предназначенных для нее припасов сложили на верхней палубе «Сан-Фелипе». Анна видела это и приметила пивную бочку, стоявшую с краю, у стока для морской воды, попадавшей на палубу. Каким-то образом с помощью золотых монет, доставшихся Анне от матери, она уговорила свою служанку и матроса, ее любовника, проделать две дырки в бочке: пиво из нее постепенно вытекло в море. Потом, использовав остатки золота и вина из запаса матери, Анна сумела уговорить тех же лиц вскрыть бочку, запихнуть ее туда и снова закрыть. К несчастью, отверстия, достаточные для вытекания пива, оказались недостаточными для поступления в бочку свежего воздуха. Смрады жара внутри бочки были совершенно невыносимыми. Когда Анну с трудом извлекли из бочки, то ее спасители и присутствовавшие при этом матросы в первый момент сочли ее умершей. К счастью, они ошиблись. Грэшем вдруг почувствовал острую жалость, когда Манион осторожно положил девушку на бок так, чтобы ее могло вырвать.
Едва придя в себя, Анна проговорила хриплым голосом:
— Я никуда не уйду с вашего судна.
— Но это безумие — воскликнул Грэшем. — На опасной вонючей посудине нет места для женщины! И
