из них во время шторма разбил голову, ударившись головой о ствол пушки, другой — ударившись о железные перила. Оба они расстались с жизнью.
Те, кто уцелел, сидели на баке, угрюмые и злобные. Грэшем решил проведать Анну. В это время дверь отворилась, и она сама вышла из каюты. Вдруг на лице ее появилось выражение ужаса. Она заметила опасность прежде Грэшема. Он резко обернулся и увидел: оставшиеся члены команды окружили Маниона. Кто-то из них нанес ему удар доской по голове, когда тот нагнулся, пытаясь открыть люк. Манион упал на решетку люка, и вся орава заревела от восторга. А потом они, словно стая гиен, бросились к Грэшему.
Он и сам плохо понимал, что делал в эти минуты, словно им управляла какая-то сила, вырвавшаяся из мира его инстинктов и спасшая его жизнь в решающий момент. Дрейк, отправляя Грэшема на «Маргаритку», не запретил ему взять свой меч. Как это ни странно, меч висел у него на поясе и во время бури, хотя во время качки длинный клинок мог заставить хозяина споткнуться и потерять равновесие, а против буйства стихии человеческое оружие было бессильно. Но сейчас пришло время пустить его в ход.
У мятежников был жуткий вид. Их и без того поношенная одежда превратилась в мокрые и грязные отрепья, большинство из них потеряли часть зубов, что делало их физиономии еще более отталкивающими. Но больше всего Грэшему почему-то запомнилось шлепанье их босых ног по мокрой палубе.
Грэшем мгновенно отвел руку с мечом назад, рассчитывая придать удару силу. Лезвие сверкнуло в воздухе. Меч разрубил голову первого из мятежников от щеки до щеки, задев язык. Все лицо его залила кровь. Нападавший упал. Остальные, видимо, колебались. Они скорее ощутили на уровне инстинкта, чем успели заметить то, что произошло. И все же один из них не успел остановиться вовремя, и второй удар Грэшема отсек ему ухо. На глазах у пораженного ужасом матроса оно упало на палубу. Тут в другой руке Грэшема как бы сам собой возник итальянский кинжал. Грэшем извернулся и нанес нападавшему удар кинжалом сзади и сверху, так что лезвие вошло в его грудную клетку. Тот едва не упал на Грэшема, и он невольно поддержал смертельно раненного врага, истекавшего кровью (со стороны могло показаться даже, будто Грэшем обнял его). Жизнь вскоре оставила мятежника. Грэшем извлек кинжал из его тела, и оно бессильно повалилось на мокрую и грязную палубу.
Остальные мятежники попятились. Один из них споткнулся о недвижно лежавшего на палубе Маниона, который застонал и зашевелился. Держа меч перед собой, Грэшем бросился вперед. Они отступили на несколько шагов. Внезапно Грэшем почувствовал, что кто-то стоит с ним рядом. Это была Анна, вооружившаяся сломанным шестом для чистки пушек.
Между тем Манион с трудом, пошатываясь, поднялся на ноги. Кровь текла по его лицу, на голове зияла рана. Грэшем подумал: у его слуги, должно быть, железный череп. Любой другой на его месте был бы убит подобным ударом.
— Баркас! — прохрипел Манион. — Посадите этих гадов на баркас. Пусть плывут домой.
То, что он назвал баркасом, находилось на середине палубы — обычная гребная лодка. Удивительным было только то, что она, казалось, не пострадала во время шторма.
Грэшем недоумевал. О чем думает Манион, если он вообще думает и страшный удар не вышиб из него мозги? Ведь, кажется, только одна эта лодка на борту «Маргаритки» могла быть сейчас использована для плавания по морю. Похоже, она оставалась их единственной возможностью спастись! Словно отгадав его мысли, Манион повернулся лицом к Грэшему и спиной к своим врагам.
— Делайте, что я сказал, без лишних разговоров! — прошипел он. — На баркас их и вон отсюда!
Теперь уже и мятежники изумленно уставились на Маниона. Не сошел ли он с ума? Ведь они и напали на него потому, что хотели беспрепятственно завладеть лодкой, считая ее своим единственным шансом на спасение. Разве офицеры и проклятая баба не желали сами захватить лодку? Не заставив себя уговаривать, они направились к лодке, освободили ее от швартовых, оттащили к борту и столкнули на воду. Тот, кто, по- видимому, являлся вожаком, взглянул туда, где до шторма стояли бочки с водой. Две из них смыло в море, но еще две оставались на месте. Матрос вопросительно посмотрел на Грэшема. Грэшем кивнул. Матросы погрузили одну бочку в лодку, а затем уселись туда сами. Они молча отчалили от борта «Маргаритки», и только отплыв на безопасное расстояние, кто-то из них заорал, оглянувшись назад:
— Сволочи!
— Зачем ты отдал им лодку? — удивился Грэшем.
— Могли бы прежде спросить, здоров ли я, — угрюмо ответил Манион, потрогав рану на голове.
— Раз разговариваешь, значит, должно быть, здоров. Впрочем, поделом тебе, проклятому олуху. Ответь наконец, зачем ты лишил нас единственной возможности спастись?
— Ну уж нет, — возразил Манион. — Нам надо было спровадить их отсюда. Их ведь все равно осталось чуть ли не втрое больше, чем нас. А теперь последите за лодкой. Думаю, все случится еще до того, как мы потеряем их из виду.
— Что еще случится? — вскричал Грэшем.
— Подождите немного, — загадочно проговорил слуга.
Лодка с беглецами уже почти достигла горизонта, когда это произошло. Маленький парус, поднятый мятежниками, вдруг заколебался и свалился в воду, а один из пассажиров лодки внезапно исчез, словно провалился сквозь ее дно…
— Гнилье, — заметил Манион. — Лодка-то вся прогнила. Я это давно заметил. Ее покрасили для вида, но внутри она гнилая. А мачта эта ни одного паруса не могла выдержать. Они сами устроили себе ловушку.
Недавние пассажиры лодки (Грэшем и его спутники видели только силуэты) отчаянно заметались. Вскоре их голов уже не стало видно над водой.
— Вряд ли кто-то из них умел плавать, — продолжал Манион. — Моряки обычно не умеют. Да сейчас они еще ошалели от страха. Без толку машут руками и ногами, вместо того чтобы хвататься за подходящие куски дерева. Может, кто из них и догадается ухватить какую-нибудь плавучую деревяшку. Дня три-четыре смогут продержаться с ее помощью, и то если погода не испортится, а потом — каюк.
Там, вдали, уже почти незримые для них, матросы отчаянно боролись за свою жизнь, но победить в отчаянной борьбе не могли. Это были живые люди, у кого-то из них, вероятно, имелись жены, матери, любившие их, кто-то, наверное, имел детей… Да, это были скверные люди, отребье, но все же люди, которым хотелось жить так же, как и всем прочим.
Грэшем, Манион и Анна видели последние минуты людей с борта тонувшей «Маргаритки» (каким странным казалось это название, от которого веяло свежестью залитых солнечным светом лугов Англии, здесь, посреди бескрайнего, серого водного пространства, где не могли расти ни цветы, ни деревья!). Далекая драма, когда не было слышно отчаянных воплей мятежников, а сами они издалека походили на марионеток, а не на людей, казалась им чем-то почти нереальным. Реальными погибавшие моряки оставались только для Маниона.
— Гады, — сказал он, глядя вдаль, с чувством искренней ненависти, — будете знать, как на меня нападать!
Грэшем только что убил человека. К тому же он сегодня стал свидетелем гибели шести человек. И все же тяжести на душе он не ощущал. Он думал: от людей все равно ничего не зависит, все решает судьба. Сейчас у него не было и в помине тяжелого состояния, пережитого им, когда он убил испанского шпиона в Англии. Стал ли он за это время более зрелым или просто очерствел душой? Но размышлять об этом не было времени. Вскоре гибнувшие в волнах мятежники скрылись из виду. Грэшем и его спутники открыли оставшуюся бочку с пресной водой и пили до тех пор, пока почти не перестали ощущать вкус морской соли во рту. Маслины и галеты, нашедшиеся в другой бочке, показались им самой вкусной едой за всю их жизнь. Анна ела вместе с мужчинами. Она все время молчала, только подтвердила, что ран и повреждений на ее теле нет. Потрепанное платье не скрывало ее лодыжек, и Грэшему постоянно хотелось смотреть на ее босые ноги. Утолив обычный голод, он почувствовал голод иного рода. Однако девушка вскоре удалилась в свою каюту. Можно было только догадываться, что она пережила там во время шторма. А потом на ее глазах совершилась кровавая схватка, и она, конечно, понимала, что бы с ней произошло, если бы Грэшема и Манион не устояли против мятежников. Ей не хотелось обсуждать с ними свои страхи. Впрочем, им и своих тревог хватало.
Грэшема почувствовал непреодолимое желание уснуть. Раньше он слышал об этом от солдат, побывавших в боях и знакомых с чувством непреодолимой усталости. Но засыпать сейчас на готовом утонуть
