превратилась просто в вещь для передачи другому лицу. И этим лицом являлся некий жирный французский купец.
— Зачем вы хотите остановить войну? — спросила вдруг Анна.
Зачем? Вопрос, заданный спокойным тоном, поразил Грэшема больше всего, что он уже знал об этой ледяной деве. Он ведь рисковал жизнью ради того, о чем она спросила, а потому должен знать ответ. И все же ответ его на сей раз показался ему самому искусственным. Он сказал:
— Потому что… потому что легче всего бывает ничего не делать и найти подходящее объяснение для капитуляции. Проще всего считать себя жертвой обстоятельств. А я хочу, чтобы от меня что-то зависело, я верю, что могу улучшить жизнь. Иначе судьба просто превратит всех нас в трусов, и мы будем ничем не лучше бессловесных скотов. — Грэшем сам удивлялся горячности, с которой он говорил все это. — Моя жизнь должна быть большим, чем просто существование.
— И что дальше? Вы кое-что упустили из вида.
— Что же это? — удивленно спросил Грэшем.
— Вас волнует риск, — сказала она. — Вас ведь могут раскрыть и убить. Только когда вы знаете, что рискуете жизнью, вы понимаете, насколько все это ценно для вас.
— Как вы можете так говорить?! Вы же меня очень мало знаете.
— У меня голова работает так же, как и у вас, — выпалила Анна. — Вы не думали о том, что и женщина не хочет уподобляться тем животным, которых вы так презираете, живущим только для размножения?
— Но… ведь величайшее предназначение женщины, ее высокий долг — иметь детей, — сказал изумленный Грэшем.
— Может быть, и так, — ответила Анна. — Но прежде чем выполнить этот долг, разве не может женщина почувствовать, что она живет настоящей жизнью, борясь с опасностями? — Она отвернулась к окну, а потом без всякого перехода добавила: — Я готова поехать с вами в Лиссабон.
— Несмотря на то что вы испанка, хотя бы по имени? Несмотря на то что в вашей стране вас могут казнить, если нас обнаружат? Несмотря на то что ваше путешествие может закончиться… соединением с вашим жирным французским купцом?
Анна снова повернулась к нему.
— Я не спрашиваю вас, почему вы делаете то, что вы делаете, Генри Грэшем. В свою очередь, прошу вас сделать любезность и не спрашивать, почему я делаю то, что я делаю, — сказала она.
— Как вам угодно, — ответил Грэшем с легким поклоном. Он чувствовал уважение к этой молодой женщине. Похоже, они сработаются с ней. Но кто может точно знать, что… на уме у молодых женщин? Возможно, таинственность и делает их такими привлекательными.
— Любите вы лошадей? — спросил вдруг Грэшем и тут же пожалел о своем вопросе. Он собрался посетить одно из немногих мест, где он чувствовал себя непринужденно. И зачем приглашать туда гостью?
— Да, люблю, — ответила она.
— Тогда пойдемте со мной на конюшню, — сказал Генри. Это прозвучало скорее как требование, а не как просьба. Грэшем подумал: может быть, было бы лучше переспать с ней, Тогда она стала бы похожа на всех остальных женщин. Он готов был в этом убедиться, а по молодости и самоуверенности ему казалось, что и она возражать не будет. Но сделать это — значило бы нарушить слово, данное ее матери.
Конюшня всегда была как бы особым миром для Грэшема. Еще в детстве, когда ему бывало тяжело, он приходил туда и подолгу сидел, устроившись где-нибудь в уголке, получая удовольствие просто от соседства этих животных. Он любил даже характерный острый запах конюшни. Он мог подолгу наблюдать за лошадьми. Для него это был мир, не знавший лжи, мир, где все просто и правильно. Лошади явно занимали свое место в этом мире.
Улыбчивый конюх отворил двери, и они вдвоем вошли в полутемную конюшню. Стойла разделялись широкими проходами, выстланными кирпичом, словно аллеи. Лошади здесь были отличные. Старых кобыл и меринов переводили на ферму под Кембриджем, где они мирно доживали свой век, вместо того чтобы закончить свои дни на лондонской живодерне. Здесь же оставались отборные животные — от тяжеловозов, Способных возить громоздкую карету Томаса Грэшема (если бы это кому-нибудь понадобилось); до чистопородных гунтеров.
— Никогда не видели столько хороших лошадей сразу, — призналась Анна. Грэшем почувствовал ее искреннее восхищение.
— В Кембридже конюшни побольше, — тихо заметил Манион, незаметно присоединившийся к ним. В конюшне люди никогда не говорили громко, не только потому, что боялись испугать лошадей, но и из какого-то бессознательного уважения к их обиталищу.
— Выберите себе лошадь, — предложил Грэшем неожиданно для самого себя.
— Можно мне будет посмотреть на них во дворе? — спросила Анна. Кажется, прозвучала первая ее просьба за время их знакомства. Конечно, препятствий к этому не было. Конюхи скучали: хозяин посещал их редко, а тут предстояло услужить хорошенькой молодой леди. Почему бы не вывести лошадок на небольшую прогулку?
Прежде всего Анна обошла всю конюшню. Она смотрела на лошадей в стойлах, а они с любопытством разглядывали новое для них лицо. Некоторых из них она погладила и сказала им, видимо, какие-то ласковые слова, которых Грэшем и Манион расслышать не могли. Видно было, что Анна далеко не в первый раз общается с лошадьми и не боится их. Наконец она вернулась и спросила:
— Я действительно могу выбрать любую лошадь?
— Да, — подтвердил Грэшем.
— Тогда, пожалуйста, я бы хотела посмотреть на ту большую серую в яблоках кобылу.
Грэшем и Манион переглянулись и улыбнулись.
— Ну, это высокий класс! — заметил Грэшем. Крупная лошадь не очень подходила для женщин, к тому же она почему-то была неспокойна, когда Анна находилось у ее стойла. Однако это было замечательное животное, красивое, норовистое, порой непредсказуемое, но сильное и умное.
— Имейте в виду, — сказал Грэшем, хорошо знавший каждую из своих лошадей. — Она может быть упрямой, и с ней обязательно нужно разговаривать. Она вполне может показать свой норов человеку, севшему на нее впервые, но если править ей как следует, она носится как ветер.
Серая кобыла в яблоках прошлась по двору, потом вдруг остановилась и стала бить копытом.
Грэшем принял лошадь от мальчика, который вел ее на поводу, снял недоуздок и бросил на землю.
— Ну, ну, стой спокойно, — ласково сказал он. Лошадь посмотрела на хозяина, тряхнула гривой и вдруг медленно и с неожиданной для ее размеров грацией направилась прямо к Анне. Подойдя к девушке вплотную, она вдруг повернула голову и на мгновение прижалась мордой к ее шее. Анна погладила лошадь.
— Ну, такого я ни разу не видывал, — заметил Манион.
— Не желаете ли прогуляться верхом? — спросил Грэшем. — Еще светло, и время есть.
— Ну конечно, — ответила Анна. — Как ее зовут?
— Вы можете ее переименовать, — ответил Грэшем, — но я назвал ее Триумфальная, потому что вполне могу представить ее запряженной в триумфальную колесницу римского императора.
Анна посмотрела на лошадь и улыбнулась. Улыбка делала ее лицо милым.
— Мне нравится это имя, — сказала она. — Я так и буду ее называть.
Служанка сообщила, что удалось найти старый женский костюм для верховой езды, нуждающийся только в небольшой починке. Анна ушла переодеваться. Ожидание показалось Грэшему немыслимо долгим. Он не понимал, отчего женщины так долго переодеваются. Наконец она вернулась во двор. Он посмотрел на нее в этом знакомом ему наряде и невольно побледнел.
— Я очень рада, что мы нашли этот костюм, — гордо объявила старая служанка. — Мне помнится, его носила еще леди Мэри, когда ваш батюшка являлся ее опекуном.
Грэшему стало не по себе. Он-то думал, что все чувства, связанные с матерью, умерли в его душе. Не так ли она выглядела (как сейчас Анна), отправляясь некогда на верховую прогулку? Он предпочел не думать об этом.
