Она лежал в маленькой комнатке, на голом пружинистом панцире металлической койки, хотя грязный матрас валялся свернутым в трубку на полу. Руки и ноги были туго связаны толстыми бельевыми веревками. Окон в комнатке не было. Под низким потолком напряженно гудел длинный стержень лампы дневного света, по стене слева змеились переплетения ржавых водопроводных труб. На одной из них покачивалась пара наручников. Несомненно, это был подвал или бойлерная.
Пахло плесенью, затхлостью, мышами и почему-то хлоркой. Во рту было солоно и гадко. Но еще гаже делалось от невозможности подняться с кровати…
Ни часов на руке, ни мобильника в кармане не ощущалось. Пленница попыталась хотя бы приблизительно определить время суток, однако не смогла: трудно было сказать, сколько она пролежала в беспамятстве.
Осторожно повернув голову, Тамара осмотрелась. Оформленные «под шубу» стены воскрешали в памяти следственный изолятор. В углу отливала блестящей жестью тяжелая дверь с огромным отверстием- амбразурой для ключа, черневшим под массивной ручкой. По всей вероятности, дверь была заперта.
Белкина инстинктивно попыталась привстать, но веревки не позволили этого сделать.
— Развяжите… — прошептала она и тут же удивилась болезненной хриплости собственного голоса.
Первой мыслью было: какая же я все-таки дура, почему купилась на дешевую провокацию, почему не позвонила этому придурку Карташову?! Однако эту мысль тут же перекрыла вторая: а что со съемочной группой? Видимо, и режиссер, и видиоинженер, и оператор были где-то рядом, не исключено, что за стенкой. Впрочем, одно только не вызывало сомнений: телевизионщики федерального телеканала потребовались похитителям только в своем профессиональном качестве…
С гулким металлическим лязгом провернулся ключ в двери. На пороге стоял тот самый качок в кожанке, с появления которого на вокзале все и началось.
— Оклемалась? — почти сочувственно спросил он, становясь перед кроватью.
— Что вы себе позволяете? — Белкина сразу попыталась взять ситуацию в свои руки.
— А вы что себе позволяете? — качок, как ни в чем не бывало, достал нож-«бабочку» и отточенным жестом раскрыл его — лезвие угрожающе сверкнуло в люминисцентом свете.
— Я выполняю свой профессиональный долг… — Тамара, не отрываясь, следила за лезвием; уж коль эти придурки пошли на явную уголовщину, то ожидать от них можно всякого.
Впрочем, волновалась ведущая «Резонанса» напрасно. Срезав веревочные путы, качок тут же спрятал нож в карман.
— Вы выполняете заказы своих империалистических хозяев из мировой закулисы, — выдал он дежурную фразу из лексикона карташовцев. — Из всех этих ЦРУ, НАТО и Евросоюзов. Вам не кажется, что за все это очень скоро придется отвечать?
Поднявшись с кровати, Тамара размяла затекшие руки и непонятливо посмотрела на говорившего.
— Какие заказы? Кому отвечать? Какая еще «закулиса»? Молодой человек, вы, часом, не сумасшедший? Потрудитесь объяснить, кто я: пленница, заложница, похищенная с целью выкупа… И вообще — где мои коллеги?
— В надежном месте. Они живы-здоровы… Пока. И уже согласны с нами работать.
— Какая еще на хрен работа?! — Белкина с трудом удерживалась, чтобы не обматерить этого наглеца.
— Мы — люди честные, — как ни в чем не бывало, отрезал тот. — Мы обещали организовать вам встречу с нашим вождем, товарищем Артуром Карташовым? Мы выполним свое обещание.
— То есть вы хотите сказать, что я похищена по его распоряжению? — тут же нашлась Белкина.
— Сейчас об этом и поговорим, — молодой человек в кожанке опустился на панцирь кровати, и тот прогнулся под его весом едва ли не до пола. — На контакт с нами вы пошли совершенно добровольно. Подчеркиваю — до-бро-воль-но. Как говорится — в здравом уме и твердой памяти. Стало быть, отдавали себе отчет о возможных последствиях. Так что вы не похищены, а находитесь у нас в гостях. Теперь что касается наших требований… хотя правильней назвать это убедительной просьбой. В ближайшую неделю вы обязаны сделать о нас документальный фильм. Или передачу — в терминологии я не разбираюсь. После чего по своим каналам передать ее в так называемые независимые средства массовой информации прогнившего Запада. Если ваша работа понравится нашим соратникам — вы будете отпущены и вознаграждены. Если нет…
— Пока я не увижу своих коллег — говорить не буду, — отрезала Тамара.
— Насчет увидеть — не обещаю. А вот услышать их можете.
С этими словами качок достал из внутреннего кармана куртки мобильник и быстро нащелкал номер.
— Шестой? Я второй. Дай-ка трубку этому бородатому мужику… оператор или кто он там. Прошу, — он протянул мобильник, кстати, ее личный, телеведущей.
— Виталик, Виталичек, ты где? У тебя все нормально?
— Пока жив, — донеслось из трубки угрюмое.
— Они тебя не били?
— Пока нет.
— Тебе что — тоже предлагали поучаствовать в съемках документальника об этих урод… то есть так называемых революционерах?
— Мы не «так называемые», — вставил качок.
— И мне пришлось согласиться, — в голосе оператора послышались виноватые интонации. — У меня мать в Саратове. Они, суки, уже ее адрес вычислили. Так мне открытым текстом и сказали: пока ты с нами — будешь снимать, а если откажешься…
Короткие гудки известили об окончании разговора: видимо, диалог контролировался по «громкой связи», и человек, стоявший за спиной Виталика, посчитал, что он слишком много говорит.
— Что скажете? — прищурился качок.
— Мне надо подумать, — бросила Тамара классическую фразу нежелания решать вопрос прямо сейчас.
Как ни странно, но собеседник с готовностью согласился.
— Думайте. Но только до рассвета. Сейчас, — он посмотрел на часы, — четверть первого ночи. Через шесть часов вы мне ответите. А чтобы вам лучше думалось, напоминаю: ваш старший брат, хронический алкоголик, живет в московском районе Медведково. Очень часто его видят в пивных, в компании лиц, ведущих антисоциальный образ жизни. Вы же не хотите, чтобы с ним что-то случилось?
Не дождавшись ответа, молодой человек в кожанке вышел, закрыв за собой дверь, и ее металлический лязг отозвался в ушах Белкиной.
Слепящий свет софита бил генералу Муравьеву прямо в лицо. Многочисленные награды на парадном кителе позвякивали. Студия быстро накалялась лампами, и генеральское лицо мгновенно вспотело. Ряды зрителей терялись за подсветкой.
Участие в этой передаче организовал Глеб Чернявский. Посещение Останкино было для генерала далеко не первым: опытный политтехнолог постарался, чтобы будущего «спасителя отечества» остервенело раскручивали во всех возможных программах: от кулинарных передач до семейных ток-шоу. Однако часовые «теледебаты» в сладком вечернем прайм-тайме обещали быть самыми рейтинговыми, и не только по причине действительно высокого класса создателей программы. Впервые в федеральном эфире должно было прозвучать словосочетание «революция в России» и, как следствие — выписан рецепт, как с ней бороться.
На огромном плазменном экране студии нарезкой прошла хроника последних событий в Подмосковье: разгромленная пиццерия, сожженные машины, фанатичное лицо Нины Чайки, призывающей перевешать всех нерусских. Телеведущий, предварительно проконсультированный Чернявским, в самых мрачных красках живописал сложившуюся ситуацию, после чего и предоставил Муравьеву слово.
— Николай Михайлович, как вы оцениваете эти события? — телеведущий подбадривающе улыбнулся и задал вопрос, более подходящий для члена Конституционного суда: — Насколько увиденное всеми нами
