поляну, где проходил пикник. Суев сказал, чтобы я три дня не появлялся в городе, и дал три тысячи долларов. Я жил это время в Петраковске, в частной гостинице.
– Почему не сообщили в милицию об убийстве?
– Боялся. Меня бы убили. Меня и сейчас убьют… за все, что я сказал.
– Лучше умереть, чем жить козлом. Офис вашего «издательства» кто ликвидировал?
– Все сделали люди Суева, пока я прятался в Петраковске.
– Хорошо. – Лиза выключила диктофон. – Теперь, гражданин Окунев, вас отведут в камеру на часок, а потом мы продолжим. Вы сдадите мне Ондатра полностью, во всех нюансах и деталях.
Окунев, расслабленно вздохнув, свесил голову и расплакался.
– Шеф, друг раскололся, – радостно сообщил Ребров, позвонив Геннадию.
– Чей друг? Говори яснее.
– Одоева просила передать тебе: «Друг раскололся».
– Вы задержали Семенова?
– Настоящая его фамилия – Окунев. Ну и фрукт… Но он все рассказал.
– Молодцы! Просто молодцы! Я сейчас приеду.
Когда Геннадий приехал в управление, он так и не успел расспросить ни о чем Одоеву и Реброва – Лиза неслась по лестнице вниз, следом за ней спешили Ребров и бледный Коля Урюпин.
– Гена, Каузина покончила с собой! – на бегу выпалила Лиза.
– Как? – не понял Геннадий.
– Вены вскрыла в ванной. Поехали. Только что позвонили из райотдела милиции.
Геннадий посмотрел на страшное, с трясущимися губами лицо Урюпина.
– Коля…
– А-а, – отмахнулся тот, отворачиваясь.
Помчались на двух «уазиках». Геннадий ехал с Одоевой и Ребровым.
– Как ее обнаружили?
– Вода перелилась через край, и соседей затопило… Они и сообщили.
Такого Геннадий не ожидал. Дура! Вот дура набитая! И себя погубила, и его – Ондатр, узнав о самоубийстве, все поймет и выставит видеозаписи с участием отца на всеобщее обозрение. А это – настоящий крах! Что бы там ни рассказывал Окунев, ни он, ни отец такого сильнейшего удара не выдержат. Его уволят из милиции с «волчьим билетом», а отца уже точно никогда не будут печатать. Позорище на весь город!
«Уазики» затормозили перед подъездом. Здесь уже стоял микроавтобус «Скорой помощи». Раньше всех в подъезд нетерпеливо побежал Урюпин – оно и понятно, Колька ее очень любил, эту воровскую шлюху в милицейских погонах. Входя в квартиру, видя ссутулившегося Урюпина, Геннадий только сейчас проникся к погибшей Каузиной жестокой ненавистью. Дрянь! Беспринципная и слабая, такого парня заставила страдать… Самый легкий выход – сбежать из жизни. А ты поборись, выстрадай и победи – тогда тебе уважение и любовь. Каких-то бандюков испугалась… Он все равно повяжет Ондатра и его сявок, по-любому они не уйдут. Дура, дура набитая… Не имеет права человек сам себя лишать жизни – люди такого не прощают, а Бог – тем более. Страдай, борись, мучайся, и будешь победителем в жизни!
Геннадий искренне жалел Урюпина. Ни он, ни Лизка Коляну о Каузиной правды не раскроют, но счастливое неведение долго не продлится, не в характере Ондатра щадить противников – обязательно все распишет Урюпину в деталях и ярких красках.
Стоя в дверях ванной комнаты и тупо глядя на мертвую Ленку, Урюпин беззвучно шевелил губами, как лунатик или помешанный. Геннадий разобрал только одно слово: «Почему?»
Потеснив прибывших, защелкал аппаратом фотограф. Урюпин, вздрогнув, закрыл руками лицо и вышел из ванной комнаты.
Стоя в углу, Геннадий механически наблюдал за суетой экспертов, за медиками, извлекающими труп из ванны.
– Что предпримем? – спросила подошедшая к нему Одоева. Когда Геннадий никак не отреагировал, добавила: – Не молчи. Действовать надо – весть о смерти Каузиной разнесется быстро.
– А что делать? – вздохнул Геннадий. Ему казалось, что в нем не осталось ни капли борцовской энергии. Увидев покончившую с собой Каузину, он словно сдулся, думая, что победить в схватке с Ондатром не получится.
– Предлагаю просить у прокурора санкцию на арест Гордея – Окунев назвал его убийцей Нуретовой.
– А что дальше? Гордей Ондатра не сдаст, а вот Ондатр за арест Гордея ушат говна выльет. Чувствую, попал я прочно…
– Давай возьмем всех скопом?
– Прокурор не разрешит. На Ондатра и его людей у нас компромата нет.
– Что же делать?
– Думаю, уже ничего. Конечно, в такой момент нельзя так говорить, но Каузина подставила нас по полной.
– Не ожидала такого от Ленки.
– Никто не ожидал.
– Может, она его по-настоящему любила? – Лизка достала из нагрудного кармана блузки пачку сигарет и неторопливо закурила.
– Фу… – Геннадию стало вдруг нехорошо от сигаретного дыма. – Кого она любила?
– Кольку. Поэтому и чик себе по венам. Он же все равно теперь узнает.
– Все равно… узнает, – машинально повторил Геннадий.
– Пойдем отсюда, Гена. Не паникуй раньше срока. Время у нас еще есть.
– Сколько? – горько усмехнулся Геннадий. – Час, два? Я не хоккеист. Это они, даже проигрывая ноль: пять, бьются до последнего.
– И правильно делают. А ты, выходит, слюнтяй.
– Давай, обзывайся…
Оба вернулись в управление в отвратительном настроении. Морально совершенно опустошенный Геннадий, невзирая на протесты Одоевой, от вечернего допроса Игошина отказался и уехал домой. Поужинав через силу, залег на диван, глядя в потолок и ни о чем не думая. Обеспокоенная жена пыталась расшевелить его, расспросить, но Геннадий молча отвернулся к стене.
– Ты совесть-то поимей! – обидевшись, прокричала Ирина, глядя Геннадию в спину. – Свои проблемы с работы домой не тащи! У нас их и так некуда девать!
Геннадий резко обернулся. Неожиданно подумалось, что Ондатр, узнав о самоубийстве Каузиной, начнет действовать совсем уж безбашенно, он хрипло спросил:
– Наташка где?
– В магазин ее отправила, за хлебом.
– Давно?
– Да… Наверное, со своими придурками лясы точит.
Геннадий соскочил с дивана, выбежал на балкон и торопливым взглядом обшарил пространство двора, чувствуя, как сердце сжимается испугом. У подъезда стоял «Мерседес», тот самый, на котором Геннадия вывозили на «беседу» с Ондатром. У открытой задней дверцы стоял урка, первым сообщивший страшную весть о «проколе» отца с Зией, и мило беседовал с млевшей от такого внимания Наташкой. Она прижимала к груди купленный батон хлеба, совершенно очарованная «крутым меном» из «Мерседеса». Заметив Геннадия на балконе, урка, не смущаясь, продолжал говорить Наташке любезности. Судя по его самодовольному виду, люди Ондатра были еще не в курсе гибели Каузиной. И все равно Ондатр давил на Геннадия всеми способами, ломая его волю, чтобы ускорить освобождение Игошина.
– Наташка! – закричал Геннадий дочери. – Домой!
Дочь подняла голову, посмотрела на отца, как на пустое место, и опять заулыбалась мужчине, стоявшему у «Мерседеса».
– Наташа! – гневно повторил он.
Никакой реакции.
