Маккорн покраснел от водки; он вопил:
— Англичане это улитки, пока они выползут из своей скорлупы, можно сто раз уснуть. А мы не любим терять время. Мы — молодой народ, как вы. Скажите, господин майор, откуда у вас столько орденов? Вы, наверно, кадровый офицер?
— Нет, до войны я был экономистом-плановиком.
— Браво! Это превосходная профессия. С такой профессией, если только иметь голову, в Америке можно зарабатывать двадцать тысяч долларов. Сколько долларов зарабатывает средний плановик в России?
— Право, не знаю, как вам ответить, — не знаю, сколько стоит доллар, да и система оплаты у нас другая…
— Ну, ничего, вы еще станете на ноги, у вас тоже будут доллары. Вы ведь очень большая страна. Как Америка. Мы вам помогали во время войны, я думаю, что мы будем вам помогать и потом. Мы хотим, чтобы повсюду был порядок. Надоело — каждые двадцать пять лет нам приходится сначала освобождать Европу, а потом ее кормить. Я люблю все русское. Мне нравится, как вы воевали. Мне нравится, как вы танцуете — на корточках, я видел в одном кабаре. И водка мне нравится. Я знаю, что у вас совсем особый режим. Американцы не могли бы так жить. Но в общем это ваше дело… У вас, например, только одна политическая партия, пожалуй это бедно для такого большого государства. Мы проторчали в Англии полгода, у них там три партии: одна более передовая, другая более осторожная, а зачем им третья, я не знаю, но это их дело. В Америке две партии и обе передовые — демократы стоят за республику, а республиканцы за демократию. Вы скажете, что они похожи одна на другую, зато у нас есть выбор. Майор курит сигареты «Честерфильд», а я предпочитаю «Кемел», говорят, что в темноте нельзя отличить — тот же вкус, но мне нравится, что я могу выбирать, и я курю только «Кемел»… Некоторые офицеры считают, что мы поссоримся с русскими, потому что русские — коммунисты. Я рад, что побывал у вас, я вернусь и расскажу, что русские коммунисты это совсем другое, чем американские коммунисты. Вы, наверно, тоже коммунист? Ну вот видите… А вы майор. Скоро вы снова будете экономистом-плановиком. Значит, вы такой же человек, как я. А в Америке коммунист это или сумасшедший, или разбойник. Возьмите меня, я начал с десяти центов, а теперь у меня приличная мастерская непромокаемых пальто. Я нашел смесь, которая не пропускает дождя и в то же время позволяет телу свободно дышать. Это идея на сто тысяч долларов. Если коммунисты у меня отберут мастерскую, это будет разбой — я ее нажил честным трудом…
Сержант едва успевал переводить, он покрылся потом. А когда капитан на минуту замолк, переводчик от себя добавил:
— Не стоит слушать все, что он говорит. Он много пьет, и у него плохо подвесили язык.
Маккорн не мог сидеть на месте, он вскакивал, размахивал руками. Сокрушенно улыбнувшись, майор Смидл сказал Осипу:
— Не удивляйтесь словам капитана Маккорна, он типичный северянин. А я с Юга. Хорошо будет, если вы к нам приедете, это красивый край. У нас еще сохранился патриархальный быт, мы любим помечтать, умеем принимать гостей. Конечно, дух севера проникает и к нам — строят заводы, начинается лихорадка, разговоры о долларе. Но все-таки Нью-Орлеан это не Нью-Йорк — у нас больше задушевности. Я думаю, что мы можем легче понять русских, чем северяне. Я знаю, что у вас был большой писатель Толстой. Я видел в кино картину по его роману, там была удивительно поэтичная сцена — преступник мчался за город в ночной бар на тройке. Потом они сняли с лошади колокольчик и пили из него водку.
— Жаль, что у меня колокольчика нет, — сказал Осип, — разрешите, я вам налью в обыкновенный стакан.
Майор поблагодарил и выпил в шестой или в седьмой раз за победу. А Маккорн пил без приглашения. Он говорил, не умолкая:
— Пожалуйста, господин майор, распишитесь на этом долларе. У меня будет исторический доллар — встреча на Эльбе в день победы. Вы замечательно воевали! Когда мы читали про Сталинград, мы все говорили, что это рекорд сопротивления. У меня есть кузен, он адвокат и ненавидит русских за то, что они красные, но даже он говорил «абсолютный рекорд героизма». У нас тогда собирали в пользу русских очень много долларов. Мне особенно приятно, что я в такой день встретился с вами, я расскажу об этом жене и всем знакомым. Вы можете мне поверить: Джим Маккорн не дипломат, он прямой человек, и если он говорит, что любит русских, значит он их действительно любит. В общем мне все равно, что у вас какой-то особенный строй. Для меня вы не коммунист, а хороший солдат. Наверно, вы хороший плановик. Это есть и в Америке, это прекрасная профессия. Разве я спрашиваю клиента, какие у него идеи? Я продаю и католику и коммунисту, я продаю даже негру. Майор южанин, у них много предрассудков, мы на севере куда шире. Конечно, я не стану якшаться с черными, но мне все равно, кому я продаю — белому или черному. Без обмена продукцией нет прогресса, а мы самая передовая страна на свете. У нас некоторые офицеры говорят, что вы даете доллары американским коммунистам. Я в это не верю. Вы деловые люди, и вы, наверно, хотите получить доллары. А тогда вам все равно, кто вам даст эти доллары — демократы или республиканцы. Коммунисты вам ничего не могут дать, потому что они голодранцы. Я хочу вам задать один вопрос… Я говорю с вами откровенно, по-солдатски. Я глядел на карту, у вас огромная страна, если мы вам дадим доллары, вы построите много новых городов. Я не понимаю, господин майор, зачем вам чужие города?..
— Какие города?.. Вы не понимаете, зачем мы взяли Берлин?..
— Нет. Берлин это замечательно. Я уже пил за Берлин, но я выпью сейчас еще… Я говорю про другие города.
Я читал, что вы забрали Ригу и Белград без нашего согласия…
Осипу очень хотелось выпроводить развязного гостя, но он сдержался:
— Вы, очевидно, не знаете того, о чем говорите. Рига — советский город. А Белград — столица Югославии, мы только помогли ее освободить…
Переводчик потерял терпение. Он сказал Осипу:
— Не обращайте внимания на капитана, он выпил, и потом это неумный человек, он читает дурацкие газеты и верит тому, что написано. Как говорится — такого дурака может улучшить только гроб.
Осип устал от крика, смеха, от той неприязни, которая чувствовалась и в тирадах болтливого капитана и в настороженном молчании майора. Они вернулись к вопросу о репатриации. Майор Смидл сказал:
— У нас среди водителей много цветных. Надеюсь, что ваших солдат это не обидит.
Осип удивился:
— А почему это может обидеть?..
— Наши солдаты ни за что не останутся вместе с цветными… Вам трудно это понять — в вашей стране живут люди одной расы.
— В нашей стране живут люди разных рас, но вы правы — нам трудно это понять.
Тон русского показался майору Смидлу оскорбительным. Все знают, что у русских нет свободы. Я был вежлив, не сказал ему, что думаю об его стране. Я только осторожно упомянул, что американцы иначе относятся к польской проблеме… Почему же этот красный не хочет понять, что американцам грозит опасность, если они не сумеют оградить себя от общения с цветными?.. И майор Смидл сказал:
— У вас есть дочь, господин майор?
— Была…
Смидл вздохнул, желая выразить соболезнование, но не отказался от того вопроса, который ему приходилось часто ставить в Европе:
— Если бы вы сохранили дочь, господин майор, согласились бы вы, чтобы она вышла замуж за человека низшей расы?
— Господин майор, мою дочь убили люди, которые рассуждали, как вы…
Гости, наконец, ушли. Сержант Гайрстон сказал на прощание Осипу:
— Майор тоже глупый человек, не знаю, кто хуже, наверно оба. Папа уехал из России еще при царях, но он мне рассказывал: «Когда я увидел небоскребы, я подумал, что в Вильно маленькие дома, но люди там с большим сердцем…» Не сердитесь на меня, господин майор, за то, что я должен был переводить все их глупости — я ведь только сержант. Но я сейчас очень горжусь, что мой папа родился в Вильно…
Вечером к Осипу приехали старые боевые друзья: Леонидзе, Полищук, Чалый, Шариков…
