выстрадать. А война без ненависти — это нечто бесстыдное, как сожительство без любви.
Наш народ жил вне тумана национальной или расовой нетерпимости. Русские издавна уважали чужую культуру, жаловали и любили иностранцев. Не грех сейчас напомнить о том хлебе, который посылала отнюдь не богатая Россия немецким женщинам после мировой войны. Вчера я получил письмо от украинского лейтенанта Супруненко, он пишет: «Я не знал прежде, что можно кого-нибудь так ненавидеть. Я — артиллерист, и мне обидно, что я не могу убить немца штыком или прикладом или задушить его своими руками». Священное чувство! Оно родилось от крови русских женщин и детей, замученных немцами, оно родилось на пожарищах наших городов.
Описание немецких зверств в России некоторые пуритане считают «безнравственным чтением». По-моему, в такой случае «безнравственны» сообщения о бомбардировках Кельна и Любека. За что бомбят немецкие города? — спросит наивный человек. Ведь ему не хотят показать, кого бомбят и за что бомбят.
Чех поймет с полслова муки Киева и Керчи: он знает Лидице. Норвежец разделит гнев каждого русского: норвежец видел Гиммлера не только на экране. Француз помнит расстрелы заложников, и француз скажет о письме Супруненко: «Это писал мой брат». Пусть Ламанш останется непроходимым для полчищ Гитлера, но пусть через эту узкую полоску воды перешагнут гнев и ненависть всей Европы.
Судьба Европы
Недавно мне пришлось побывать в Гжатском районе, освобожденном от немцев. Слово «пустыня» вряд ли может передать то зрелище катаклизма, величайшей катастрофы, которое встает перед глазами, как только попадаешь в места, где немцы хозяйничали семнадцать месяцев. Гжатский район был богатым и веселым. Оттуда шло в Москву молоко балованных швицких коров. Оттуда приезжали в столицу искусные портные и швейки. Причудливо в нашей стране старое переплеталось с новым.
Рядом с древним Казанским собором, рядом с маленькими деревянными домиками в Гжатске высились просторные, пронизанные светом здания-школа, клуб, больница. Были в Гжатске и переулочки с непролазной грязью и подростки, мечтавшие о полете в стратосферу. Теперь вместо города — уродливое нагромождение железных брусков, обгоревшего камня, щебня. Гжатск значится на карте — он значится и в сердцах, но его больше нет на земле. По последнему слову техники вандалы нашего века уничтожали город. Они взрывали толом ясли и церкви. Врываясь в дома, они выбивали оконные стекла, обливали стены горючим и радовались «бенгальскому огню»: Гжатск горел. В районе половина деревень сожжена, уцелели только те деревни, из которых немцы убирались впопыхах под натиском Красной Армии. Мало и людей осталось. Шесть тысяч русских немцы угнали из Гжатска в Германию. Встают видения темной древности, начала человеческой истории. Напрасно матери пытались спрятать своих детей от немецких работорговцев. Матери зарывали мальчишек в снег — и те замерзали. Матери прикрывали девочек сеном, но немцы штыками прокалывали стога. По улицам города шли малыши двенадцати-тринадцати лет, подгоняемые прикладами: это немцы гнали детей в рабство. Порой угоняли целые семьи, целые села. Район опустел. Голод, сыпняк, дифтерит и застенки гестапо сделали свое дело. Но, может быть, не менее страшно, чем физическое истребление, моральное подавление человеческого достоинства. Когда попадаешь в город, освобожденный от немцев, пугают не только развалины и трупы. Пугают и человеческие глаза, как бы отгоревшие. Люди говорят шопотом, вздрагивают при звуке шагов, шарахаются от тени. Я видел это в марте в Гжатске. Я видел это и в феврале в Курске. В начале войны газеты говорили о том, что несет миру фашизм. Теперь мы видим, что фашизм принес захваченным немцами областям. Слово «смерть» слишком входит в жизнь, оно здесь не на месте, лучше сказать: небытие, зияние, и права старая крестьянка, которая скорбно сказала мне о немцах: «хуже смерти».
Когда глядишь на запад, видишь страшные картины — где-то далеко есть такой же Курск и такой же Гжатск.
Их называют сначала близкими нам именами — Минском или Черниговом. Потом имена меняются. Вот это пепелище было французским городом Аррасом. Вот эти расстрелянные вывезены из чешского города Табора. Крайний западный район Бретани, мыс Европы, обращенный к Новому свету, французы называют «филистер» — «конец земли». От Гжатска до Бреста, до Финистера — та же ночь, то же запустение, те же картины издевательства, умерщвления, варварства. «Конец земли» стал концом великой европейской ночи.
Мы страстно любим свою землю, свои истоки, свою историю. Мы гордимся нашей славянской Элладой — Киевской Русью, стройностью Софии, плачем Ярославны, классической ясностью Андрея Рублева, гражданскими вольностями Новгорода, ратными делами Александра Невского и Дмитрия Донского. Но никогда мы отделяли нашей культуры от европейской, мы связаны с ней не проводами, не рельсами, но кровеносными сосудами, извилинами мозга. Мы были и старательными учениками, и учителями Европы. Только неучи могут представлять Россию, как дитя, двести лет тому назад допущенное в школу культуры. Заветы древней Греции, этой колыбели европейского сознания, пришли к нам не через Рим завоевателей и законников, но через Византию философов и подвижников. Достаточно сравнить живопись Андрея Рублева с фресками мастеров раннего Возрождения — Чимабуэ или Джотто, чтобы увидеть, насколько ближе к духу Эллады, к ее ясности и веселью старое русское искусство. Когда в девятнадцатом веке Россия поразила мир высотами мысли и слова, это не было рождением, это было зрелостью. Кто скажет, что больше волновало Пушкина — стихи Байрона или сказки няни Арины? Передовые умы России в прошлом столетии разделяли страсти Европы, ее надежды, ее горе. Они внесли в европейское сознание русскую страстность, правдивость, человечность. В «неистовстве» Белинского, в подвижничестве Чернышевского, в героизме русских революционеров видны не только дары Запада, наследие гуманизма и Французской революции, в них чувствуется и то искание правды, которое было историческим путем русской культуры: «взыскующие града». Вот почему Толстой, Достоевский и Чехов, Чайковский и Мусоргский обогатили любого культурного европейца, углубили и расширили само понятие Европы. Вот почему Ленин остается образцом и государственного гения России и вершиной всеевропейской и общечеловеческой мысли.
Мы понимаем горе Франции только потому, что у нас есть Гжатск, Харьков, Минск, но и потому, что нам бесконечно дорога судьба европейской культуры. Мы помним, что декабристы вдохновлялись «Декларацией прав гражданина», что Тургенев был другом лучших писателей Франции. На трагедию Европы мы смотрим не со стороны.
Тысячу дней немцы топчут завоеванные ими страны Европы. Я повторяю: тысячу дней. Стал страшным еще недавно цветущий многообразный материк. Смерть монотонна. Достаточно увидеть Воронеж, Вязьму, Истру, чтобы представить себе множество европейских городов. Немцы или их ставленники не могут восстановись разрушенное: все их силы направлены на дальнейшее разрушение. Так, до сих пор испанский город Герника — пепелище, улицы Альмерии — мусор. За пять лет генерал Франко не сумел отстроить Барселону или Мадрид. Испанцы не могут заняться своим домом, они вынуждены обслуживать интендантство Германии и умирать за Берлин под Ленинградом. Развалины Роттердама похожи, как близнецы, на развалины Белграда. Север Франции, напоминавший каменный муравейник, где улицы одного города переходили в улицы другого, стал каменной пустыней. Города побережья Атлантики расщеплены и сожжены.
Что стало с людьми? Одна женщина в Гжатске, у которой немцы угнали четырех детей, а потом сожгли дом, сказала мне: «Дом — дело наживное. А без детей не прожить…» Немцы посягнули не только на древние камни Европы, они растоптали ее тело, ее молодость, ее детей. Люди лишены простейшего права: жить на своей земле. Подпольная французская газета «Вуа дю нор» сообщает, что в Лилле и Валансьене на каторжных работах работают профессора Киевского университета, студентки Харькова и Минска. А в городе Запорожье в военных мастерских изнывают французские инженеры и рабочие, привезенный немцами из Парижа. Гитлер торгует рабами. Так, он послал на лесные работы в Финляндию поляков и на земляные работы в Польшу — словенов. Эльзасцы отправлены на Украину — прокладывать немцам дороги. Бельгийские искусницы-кружевницы роют землю в Литве. На улицах французских городов происходят облавы: немцы ловят работоспособных и гонят рабов на Восток. Каждый день из Франции вывозят десять
