в Турции.
– Убедил ли он вас?
– Нет, но я бывала в амстердамских кофейнях и разделяю ваше мнение.
– Вы не сказали, что были в Турции.
– Об этом надо было упомянуть? Или это все про меня говорят?
Бернар улыбнулся.
– Вот мы и вернулись к своей теме! Обо мне говорят, что я – еврей, о вас – что вы одалиска, засланная сюда турецким султаном в качестве лазутчицы…
– Что?!
– Именно так.
Бернар, надо отдать ему должное, умел, огорошив собеседника, тут же сменить тему. Элиза решила взять с него пример и не задерживаться на себе и турецком султане.
– Я вижу между нами лишь одно общее – призвание к финансам.
Бернар дал понять, что не вполне удовлетворён отгадкой. У него был длинный французский нос, близко посаженные глаза и рот, изогнутый в уголках наподобие лука. Лицо выражало то ли растерянность, то ли крайнюю сосредоточенность; возможно, и то, и другое. Он что-то силился ей втолковать.
– Почему я ношу парчу? Потому что я щеголь? Нет! Я хорошо одеваюсь, но я не щеголь. Нося парчу, я хочу о чём-то себе напомнить…
– Я думала, это должно напоминать
– Богатейший человек Франции? Это вы хотели сказать?
– Нет, но это то, что я подумала.
– Ещё один слух – вроде того, что я – еврей. Нет, мадам, я ношу парчу, потому что таково моё ремесло.
– Вы сказали
– Мои родители были гугеноты. Меня крестили в протестантской церкви Шарантона – католики разрушили её несколько лет назад. Мой дед был придворный портретист, отец – гравер. Однако мне Бог не дал таланта к живописи, посему я пошёл в подмастерья к торговцу тканями.
– И отслужили весь срок ученичества?
–
– По-моему, я наконец, поняла, к чему вы клоните, мсье Бернар. Вы хотите сказать, что мы оба – белые вороны.
– Нас невозможно взять в толк! – Бернар вскинул обе руки и растерянно поднял брови, изображая придворного. – Для этих людей… – он указал через рю де л'Оранжери на Версаль, – мы то же, что метеоры, кометы, солнечные пятна для астрономов – чудовищные аномалии, грозные знамения нежеланных перемен, доказательство разлада в системе, якобы созданной рукой Божьей.
– Я слышала нечто подобное из уст маркиза д'Озуара…
Бернар не стал дослушивать до конца столь глупую фразу; он втянул воздух и закатил глаза.
– Что он знает о
Элиза сочла за лучшее промолчать. Бернар говорил очень странные вещи – словно подстрекал её, герцогиню, к вооружённому мятежу. Он, почувствовав смущение собеседницы, сбавил напор. Подошёл, шаркая туфлями, гарсон с ярким подносом, на котором стояла крохотная чашечка в узорчатой серебряной подставке. Элиза поглядела в окно, чтобы дать Бернару насладиться первыми глотками. Его телохранители давно выстроились в оборонительный периметр вокруг кофейни Исфахнянов. Однако, глядя дальше, наискосок через рю де л'Оранжери, Элиза могла видеть большой прямоугольный участок, огороженный с трёх сторон галереей, а с юга открытый слабым лучам весеннего солнца. Апельсиновые деревья в ящиках с землёй по-прежнему стояли в тёплой галерее, ибо последние ночи выдались холодными и ясными. Однако сегодня сад был полон пальмами; их-то колеблемые ветром листья, а вовсе не псевдотурецкое убранство кофейни, позволяли вообразить, что она сидит перед садом во дворце Топкапы. Бернар немного успокоился.
– Не бойтесь, мадам, мы оба – я и отец – после отмены Нантского эдикта перешли в католичество. Как вы сочетались браком с наследным герцогом.
– Не вижу, что тут общего.
– Это, если позволите, таинства, которые мы приняли, дабы выказать покорность существующему порядку. Порядку, который мы подрываем, следуя тому, что вы так метко назвали призванием к финансам.
– Не уверена, что готова с вами согласиться, мсье.
Бернар не желал слышать её слабых протестов.
– Рано или поздно король, возможно, сделает меня графом или кем-нибудь в таком роде, и все притворятся, будто забыли, что я когда-то был подмастерьем. Однако не обманывайтесь. Для них вы и я – такие же дворяне, французы и католики, как он! – Бернар выбросил руку, словно нанося удар кинжалом. Он указывал на потолочную роспись, изображавшую огромного полуголого гашишина в алом тюрбане и с ятаганом в руке. – Вот почему говорят, будто я – еврей; другими словами – необъяснимое чудище.
– Поскольку здесь остались одни необъяснимые чудища, – сказала Элиза (и впрямь, большая часть посетителей в спешке покинула кофейню), – возможно, мы…
– Ну, разумеется. Давайте ещё раз посмотрим цифры. – Бернар сморгнул. – Численность войска – около двадцати тысяч. Солдат получает пять су в день; итак, нам нужно пять тысяч ливров в день. Сержантов примерно вдесятеро меньше, чем рядовых, но получают они вдвое больше – прибавляем ещё тысячу. Лейтенант получает ливр в день, капитан – два с половиной; так или иначе, если сложить всех, считая драгун, кавалерию и прочая, набежит примерно восемь тысяч в день.
– Я округлила до десяти, чтобы учесть остальные расходы, – сказала Элиза.
– Справедливо. Так почему вы просите полмиллиона ливров в Лондоне?
– Мсье, я согласна, что Англия не так велика, как Франция, однако она много больше тех полосок земли в Нидерландах, за которые сражаются месяцами. Годами.
– Однако местности, о которых вы говорите, укреплены. Англия – нет.
– Метко подмечено, однако расстояние между Девоном, где высадятся войска, и Лондоном очень значительно. Вильгельму Оранскому, когда он вторгся в Англию, потребовалось полтора месяца, чтобы пройти этот путь.
– Ладно, соглашусь, что оплата армии в течение пятидесяти дней – то есть почти двух месяцев – составляет полмиллиона ливров. Однако зачем чеканить в Лондоне все деньги до последнего пенни? По ходу кампании можно будет переправить в Англию ещё серебро.
– Возможно, да, мсье, а возможно, и нет. Я знаю лишь эту одну возможность и стараюсь использовать её сполна. Вы всё усложняете. Меня попросили оценить, сколько денег нужно войскам. Мы с вами согласились, что полмиллиона ливров – прикидка щедрая, но вполне правдоподобная. Для нормальных коммерческих каналов сумма не чрезмерно велика. Я прошу столько, сколько, по моему мнению, понадобится. Если половину этого отчеканят в лондонском Тауэре, сделку можно будет считать успешной.
– Всё осложняется тем, что сделку придётся совершать через Лион, – сказал Бернар. – Депозиту трудно будет проглотить такой кусок. Если бы мы могли перевести деньги через открытый рынок, где есть настоящие банки…
– Мсье Бернар. Вы меня искушаете. Ибо для меня нет ничего приятнее, чем сидеть с вами всё утро и весь день, пить кофе и обсуждать изъяны Лиона и Депозита. Однако по долгой традиции Лион – единственная связь Франции с мировой финансовой системой, посему деньги придётся отправлять через Лион. Да, он несколько чудноват, но, по счастью, в нём есть представительства торговых домов, например, Дома Хакльгебера, имеющих доступ к открытым рынкам в других городах.
– Я понимаю, мадам, – сказал Бернар. – Однако возможности Депозита не безграничны. Франция воюет
