казалось.
Глядя на членов экипажа, Дроздов не верил своим глазам. Казалось, по кораблю прошел волшебник и каждого коснулся своей волшебной палочкой.
Потерявшие сознание люди, которым до кончины оставалось всего каких-то полчаса, вдруг начали шевелиться, открывать глаза. Больные, изможденные, обессилевшие, только что в отчаянии лежавшие или сидевшие на палубе с видом полнейшего отчаяния, они распрямлялись, вставали, на их лицах появлялось выражение недоверия и изумления, когда, хватая жадным ртом очередную порцию воздуха, они вдыхали не ядовитую, а чистую, богатую живительным кислородом смесь. Люди, уже приготовившиеся к смерти, теперь недоумевали, как вообще им могла прийти в голову столь нелепая мысль. В действительности качество сжатого воздуха оставляло желать много лучшего, но для них он был чище и слаще напоенного ароматом горных растений и родников воздуха.
Грубозабойщиков внимательно следил за датчиками, регистрирующими давление воздуха. Стрелка медленно опустилась до нормы, потом пошла еще ниже. Командир приказал добавить сжатого воздуха, и когда стрелка опять вернулась к норме, дал распоряжение снизить обороты и закрыть вентили подачи сжатого воздуха.
– Владимир Анатольевич, – сказал Дроздов. – Если надумаете стать адмиралом, готов дать рекомендацию от ГРУ.
– Спасибо, – улыбнулся тот. – Нам просто повезло.
Разумеется, им повезло, как везет всем, кому довелось плавать под командой Грубозабойщикова. Теперь особенно ясно стало, что не с неба ему падали на погоны звезды. Шел он к командирству, конечно, с большими перепадами глубины. Зато теперь останутся легенды. Командир совершил воинский подвиг. Он не бросался с автоматом в руках в атаку, не закрывал грудью амбразуру. Но он тоже отдал жизнь: флоту, лодке, морю… А проще – Родине…
Вскоре послышался шум насосов и моторов: Карпенков начал медленно возвращать к жизни ядерную установку. Все на корабле знали, что запустить реактор удастся, только если в батареях сохранилось достаточно электроэнергии, но все были уверены, что Карпенков с этим справится. Видимо, слишком многое им пришлось пережить, чтобы допустить даже мысль о возможной неудаче. Человеку вообще всегда свойственно несколько преувеличивать вероятность наступления благоприятных для него событий и преуменьшать вероятность противоположных. Поэтому никогда не услышишь, чтобы кто-то сказал про самого себя: «Я пессимист».
Так оно и вышло. Ровно в восемь утра Карпенков доложил по телефону, что пар в турбины подан и «Гепард» снова обрел способность к передвижению.
Субмарина шла малым ходом к оставленной недавно полынье. Тем временем кондиционеры работали на полной мощности, до конца очищая воздух на лодке. Затем Грубозабойщиков постепенно увеличил скорость хода до половины экономической. Идти с большей скоростью командир БЧ-2 посчитал небезопасным, ведь не все турбины были исправны. Поскольку с правой содрали изоляцию, Карпенков опасался сильно раскручивать ее.
Таким образом, чтобы добраться до полыньи, требовалось гораздо больше времени, чем обычно. Но командир по корабельной системе оповещения разъяснил, что, если полынья осталась там, где была – а ее положение вряд ли могло измениться больше, чем на несколько миль, – они выйдут к ней уже через полчаса.
К трем часам пополудни, работая посменно, членам экипажа удалось наконец очистить турбинный отсек от накопившегося там за прошлую ночь мусора и застывшей углекислотной пены. После этого Грубозабойщиков оставил на вахте минимальное количество людей, позволив тем, без кого пока что можно было обойтись, отсыпаться сколько душе угодно. После того, как радостное воодушевление от одержанной победы схлынуло, моряки, поняв, что им больше не надо, задыхаясь в агонии, ждать страшного конца в насквозь промерзшей железной гробнице, наступила реакция.
Долгие бессонные ночи, часы каторжного, на пределе сил, труда в металлических джунглях машинного отсека, бесконечное ожидание смерти – все это, вместе взятое, легло на них тяжким грузом, подорвав их духовные и физические силы. Вот почему они чувствовали себя, как никогда, усталыми и опустошенными, и как только их головы коснулись подушек, уснули, как убитые.
Сам Дроздов не спал. Ему было не до сна. Он думал о том, что по существу по его вине или недосмотру «Гепард» и его экипаж оказались в почти безвыходном положении. О том, что скажет ему Грубозабойщиков, когда обнаружит, как мало он ему сообщил и как много скрыл. Но раз он так долго держал командира в неведении, ничего не произойдет, если он поводит его за нос еще немного. Еще успеет доложить ему все, что известно. Любопытно будет увидеть его реакцию. Возможно, он будет добиваться медали не только для Рукавишникова, но и для него, Дроздова. Во всяком случае, после того как майор ему все расскажет.
Рукавишников. Вот кто ему был нужен. Найдя моряка, Дроздов поделился с ним своими планами и попросил его пожертвовать ради этого несколькими часами своего сна. Как всегда, Рукавишников охотно пошел ему навстречу.
Позднее майор осмотрел одного пациента. Дитковский, измученный ночным трудом, спал мертвым сном, и Грубозабойщиков попросил заменить его. Дроздов согласился, но из кожи вон не лез. Все пациенты, за единственным исключением, крепко спали, и срочной необходимости будить их не было. Упомянутым исключением был Кузнецов, который к вечеру пришел в сознание. Он явно шел на поправку, но жаловался, что голова у него трещит, как тыква, к которой кому-то срочно понадобилось приставить пневмомолоток. Майор дал ему несколько таблеток, и все дела. Он только спросил корабельного врача, не помнит ли он, что послужило причиной его падения, но Кузнецов либо еще не совсем оклемался, либо просто не знал.
57
Казалось, в этой ситуации на лодке не осталось ни одного человека, который продолжал бы быть начеку, оценивая обстановку не только внутри, но и снаружи лодки. Однако такой человек в экипаже нашелся. Это был дежурный акустик. Дроздов находился на центральном, когда из акустической донесся его крик.
– Есть контакт!
На этот раз отличился Борисов, тот самый, с красной лысиной, которого Зубринский звал Коляном. Гидроакустик, как знал майор, была его смежная профессия, да он, собственно, на вахте и не стоял, дублировал все еще не пришедшего в себя Зубринского. Поэтому и обнаружил «цель» раньше признанного аса, который по одним только ему известным звукам «чвирь» и «фью-фью» мог определять вид резвящихся под водой касаток.
– Черт, – выругался командир, поворачиваясь к акустику, – только этого нам не хватало. Ты уверен?
Борисов рассказал, что его насторожило именно внезапное исчезновение этих специфических звуков – писка касаток.
– Подключить гидролокатор к общей трансляции, – приказал Грубозабойщиков.
Приказ был незамедлительно выполнен, и все явственно различили шум винтов, идущий из динамиков.
– Кто это к нам? – задумчиво спросил командир.
– Похоже, «Айова», – сказал акустик. У него были все еще красные от дыма глаза, и они слезились. – Точно не могу сказать. Но кому тут еще?
– Я сам буду решать, кому, – оборвал его Грубозабойщиков. Он явно был взволнован новым известием. Сейчас любое такое новое известие могло нести только неприятности. – Идентифицируйте!
Борисов молча наклонился к приборам. Он готов был согласиться с капитаном в том, что несколько поспешил, назвав неизвестный шумовой объект «Айовой» – американской подводной лодкой класса «Трайдент». Ему самому показалось несколько странным, что некоторые шумовые характеристики весьма напоминали ему свой родной «Тайфун».
Борисов подтянул к себе атлас.
– Похоже, это «Тайгер», – через минуту сказал он.
Взгляды всех присутствующих на центральном обратились к нему. Откуда здесь очутилась американская подводная лодка? Жизнь, которую они выбрали добровольно – месяцами не видеть родных, неба, земли, делить сутки на вахты и подвахты, стоять у приборов, у пульта ракет, нырять под лед, – обретала смысл
