Эсеровская конференция приветствовала Керенского на посту министра юстиции «как защитника интересов народа и его свободы» и выражала ему свое полное одобрение. С Петроградской конференцией солидаризировалась костромская организация эсеров. В поддержку Временного правительства высказались эсеры Царицына239; единственным путем закрепления завоеваний революции считали сотрудничество с Временным правительством кыштымские эсеры240.
Произошла историческая несправедливость: революцию совершили рабочие и крестьяне, а власть досталась буржуазии и помещикам. Вожди «революционной демократии» добровольно отдали власть кадетам и октябристам, которые сами, по свидетельству Милюкова и меньшевика Суханова, были удивлены, когда им преподнесли власть люди, имевшие полную возможность взять ее в свои руки в качестве представителей пролетариата и крестьянства241. В результате закулисных переговоров, которые лидеры мелкобуржуазной демократии вели за спиной восставшего народа в то время, когда большевики сражались на баррикадах, в России установилось двоевластие. Органами рабоче-крестьянской власти являлись Советы, а буржуазии — Временное правительство. Это было неустойчивое равновесие, показавшее, что революция «зашла дальше обычной буржуазно-демократической революции,
Находясь в подполье, эсеры охотно рядились в костюм самой левой, наиболее революционной партии и, бия себя в грудь, уверяли в преданности социализму и делу освобождения трудящихся. Когда же в силу благоприятной обстановки они получили возможность открытой политической деятельности, руководство партии встало на путь соглашательства с буржуазией. Это полностью подтверждало слова К. Маркса, который писал, что часто у «демократических представителей» мелкой буржуазии «оглушительная увертюра, возвещающая борьбу, превращается в робкое ворчание, лишь только дело доходит до самой борьбы; актеры перестают принимать себя всерьез, и действие замирает, спадает, как надутый воздухом пузырь, который проткнули иголкой»243.
Сговор с Временным комитетом Государственной думы вовсе не был просчетом или ошибкой тех или иных лидеров мелкобуржуазных партий. Этот шаг был сделан вполне обдуманно и выражал занятую ими в революции политическую линию. Эсеровские руководители объясняли свое решение прежде всего тем, что условия для социалистической революции в России еще не созрели и «революционная демократия» не готова к взятию власти. В. Чернов говорил впоследствии, что после февраля 1917 г. в партийных кругах утвердилось мнение, будто «во время войны необходим священный союз всех партий путем взаимных уступок», а «социализм в России слишком молод и обязательно провалится с треском, если сам попытается встать у государственного руля». Считая, что «русская революция есть революция буржуазная и потому нелепо не делать ее вместе с буржуазией» и что именно «в сотрудничестве с несоциалистическими элементами» и в объединении «всей демократии на общей основе» заключается спасение России, эсеровское руководство предлагало «урезать социальную программу» до пределов, не препятствующих «реальной коалиции всех классов»244.
Заботой о сохранении коалиции объяснял отказ от признания Советов органами государственной власти и другой эсеровский лидер, Авксентьев. Взятие власти Петроградским Советом было бы, по его мнению, «поспешностью революционного созидания», которая рискует изолировать революционную демократию, отбросить те слои, которые идут вместе с ней, и «пробудить контрреволюционное чувство», а революционная демократия «не является такой силой, которая могла бы гарантировать страну от контрреволюции»245. Другой видный деятель партии эсеров, Ракитников, подтверждая добровольность отказа от власти и передачи ее буржуазии, говорил: «…победители сами отреклись… другого решения при тех обстоятельствах не могло быть. Силы демократии не были тогда организованы»246.
Анализируя уроки революции 1848 г. в Германии, Ф. Энгельс писал: «Повсюду, где вооруженное столкновение приводило к серьезному кризису, мелких буржуа охватывал величайший ужас перед создавшимся для них опасным положением: ужас перед народом, который всерьез принял их хвастливый призыв к оружию, ужас перед властью, которая теперь попала к ним в руки, и прежде всего ужас перед последствиями той политики, в которую им пришлось ввязаться, — последствиями как лично для них самих, так и для их общественного положения и для их собственности»247. Этот вывод был подтвержден поведением эсеров, которые, не веря в силы действительно революционной демократии, предпочли умыть руки, передав власть буржуазному Временному правительству.
В позиции эсеровских лидеров отразилось также их отношение к классовой борьбе, приверженность к фальшивому лозунгу «чистой демократии». Они считали, что свержением царизма революция завершилась и теперь, как говорил на III съезде эсеров М. Вольский, «внутри страны нет ничего, против чего надо вести войну»248. Стало быть, наступил классовый мир, а раз так, то Советам вовсе незачем брать власть в свои руки. Они могут ограничиться наблюдением за действиями Временного правительства и оказывать на него влияние через контактную комиссию, ибо при отсутствии классовой борьбы оно будет действовать в интересах всех классов общества.
Давая оценку Февральской революции, лидер правых Авксентьев на III съезде партии эсеров говорил, что после ее победы отношения труда и капитала в принципе не изменились и поэтому к власти пришли «либерально-буржуазные круги»249. Представители левого крыла эсеров, в частности Коварский, считали, что «это буржуазная революция со всеми чертами буржуазной революции других стран»250. Главный идеолог партии Чернов постарался избежать определенной оценки. «Россия… — говорил он, — выскочила из рамок чисто буржуазного развития… В основе основ русской экономической жизни, в жизни деревни, в земледелии зреет переворот, который будет брешью в буржуазном праве, который будет закладывать кирпичи в фундамент нового трудового права, нового правотворчества»251.
Не содержалось ясной оценки характера Февральской революции и в резолюции съезда. В ней лишь указывалось, что «дальнейшее развитие русской революции и ее политики, как внешней, так и внутренней, будет идти по тому же пути, который доселе вел эту революцию от успеха к успеху, от победы к победе», и признавался «переходный период между эпохой чистого буржуазного господства и эпохой водворения социалистического строя»252. Таким образом, все эсеры, одни официально, а другие фактически, оценивали Февральскую революцию как буржуазную. На этом основании они, как и меньшевики, в полном противоречии со своей теорией, отрицавшей возможность буржуазной революции в России, делали вывод, что и власть должна принадлежать буржуазии.
Большевики, представляя подлинно революционную демократию, считали, что взятие власти Советами и формирование ответственного перед ними Временного революционного правительства в значительной мере облегчило бы развитие революции и ускорило победу трудящихся над буржуазией. Это было бы единственно правильным решением вопроса. «Революция не кончилась, — писала «Правда» 5 марта 1917 г. — Требования восставшего народа поставлены, но еще не осуществлены: Осуществить их можем только мы сами… Революция продолжается». В. И. Ленин телеграфировал из-за границы 6 марта: «…полное недоверие, никакой поддержки новому правительству; Керенского особенно подозреваем…»253.
Вместе с тем большевики ясно отдавали себе отчет в том, что своими заверениями о твердых намерениях удовлетворить требования масс о мире, земле, обуздании капиталистов, демократических свободах мелкобуржуазные партии сумели привлечь к себе значительную часть трудящихся, в первую очередь крестьян, которые бессознательно доверчиво относились не только к ним, но и к поддерживаемому ими Временному правительству. Поэтому призыв к его вооруженному свержению не встретил бы одобрения в массах.
Однако пролетариат мог взять власть мирным путем. Это вовсе не означало, что буржуазия так же добровольно уступит власть, как отдали ее меньшевики и эсеры, а обусловливалось отсутствием у нее сил, которые могли бы противостоять вооруженному народу. Власть в Петрограде фактически принадлежала
