особенно нравились.
Я выехал на шоссе и покатил вперед в отгорающем свете пасмурного дня. С обеих сторон к обочинам подступал Пограничный лес. Вскоре я очутился на пустынной улице, которая вела к дому Бека.
Подъездная дорожка была пуста, я выбрался из машины и полной грудью втянул в себя воздух. В здешнем лесу он был не такой, как около дома Грейс: терпко пахло березами и тянуло озерной сыростью. Я уловил и резкий мускусный дух стаи.
По привычке я направился к задней двери. Свежий снег скрипел под подошвами, забивался в штанины джинсов. Я провел ладонью по заснеженным верхушкам кустов перед домом, подспудно ожидая — сейчас нахлынет волна тошноты, всегдашней предвестницы превращения. Но она не нахлынула.
Перед дверью я заколебался, еще раз оглядел заснеженный двор и опушку леса. С этим пятачком земли у меня были связаны тысячи воспоминаний.
Я обернулся к двери и понял, что она не открыта, но и не заперта полностью, а скорее прикрыта так, чтобы ее не распахнул случайный порыв ветра. Дверная ручка была в чем-то красном. Должно быть, кто-то из волков превратился в человека раньше времени — больше некому. Так рано это мог быть только кто-то из новообращенных волков, да и те едва ли могли задержаться в таком виде сколько-нибудь надолго, пока весь двор был покрыт настом.
Я толкнул дверь и крикнул:
— Привет!
Ответом мне был какой-то шорох из кухни. Звук был странный, как будто на кафельном полу происходила какая-то возня, и я встревожился. Я попытался придумать что-нибудь такое, что прозвучало бы ободряюще для волка, но в то же время не показалось бы полным бредом человеку.
— Кто бы ты ни был, я свой.
Я вошел в темное помещение и как вкопанный остановился перед кухонным островом в центре — в нос мне ударил запах озерной тины. Я щелкнул выключателем и спросил:
— Кто здесь?
Первое, что я увидел, это нога — человеческая, босая и грязная; когда она дернулась, я тоже вздрогнул от неожиданности. Подойдя ближе, я увидел на полу парня; он лежал скрючившись, его сильно трясло. Темно-каштановые волосы слиплись от грязи, распростертые руки покрывали ссадины, свидетельствовавшие о том, что ему пришлось пробираться через чащу. От него разило волком.
Умом я понимал, что это должен быть один из новых волков, которых Бек инициировал в прошлом году. Однако при мысли о том, что Бек специально его выбрал и что передо мной новообращенный член стаи, первый за бог знает сколько времени, меня пробрала странная дрожь.
Он повернул ко мне лицо; несмотря на то что сейчас должен был испытывать боль — а я помнил, что это за боль, — он выглядел вполне спокойным. А еще я где-то его видел. Что-то в резких очертаниях его скул и разрезе ослепительно зеленых глаз казалось до боли знакомым, связанным с каким-то именем, брезжившим на краю сознания. При более обыденных обстоятельствах я бы вспомнил его, но тогда не стал напрягать память.
— Я сейчас превращусь обратно в волка? — спросил он, слегка ошарашив меня своим голосом.
Не только тембром, который оказался довольно резким и более взрослым, чем я ожидал, но и тоном. Произнесено это было совершенно хладнокровно, несмотря на то что плечи у него содрогались, а пальцы под ногтями начинали наливаться синевой.
Я присел рядом с ним, примеряясь к словам и чувствуя себя ребенком, нацепившим отцовский костюм. Еще год назад все это объяснял бы новичку Бек, а не я.
— Да. Еще слишком холодно. Послушай, когда превратишься в человека в следующий раз, найди в лесу такой сарайчик…
— Я его видел, — отозвался он голосом, срывающимся на рык.
— Там внутри есть обогреватель, кое-какая еда и одежда. Загляни в ящик с надписью «Сэм» или «Ульрик», там должно отыскаться что-нибудь подходящее. — Впрочем, откровенно говоря, я не был так уж в этом уверен: незнакомец был широкоплечим и мускулистым, как гладиатор. — Там, конечно, победнее, чем здесь, зато не надо продираться через колючки.
Он вскинул на меня блестящие насмешливые глаза, и я запоздало подумал, что он не давал мне повода полагать, будто ему плевать на раны.
— Спасибо за совет, — сказал он, и все дальнейшие напутствия застряли у меня в горле.
Бек говорил, эти трое новичков согласились стать волками добровольно, они знали, на что идут. До сих пор я не задумывался, каким человеком надо быть, чтобы выбрать такую жизнь. Чтобы по доброй воле согласиться с каждым годом утрачивать свою суть на все большее и большее время и в конце концов потерять ее окончательно. По сути своей это было что-то вроде самоубийства, и как только я подобрал слово, оно заставило меня взглянуть на незнакомца в совершенно ином свете. Пока он корчился на полу, сохраняя все то же хладнокровное, если не сказать ждущее выражение, я успел разглядеть у него на руках «дорожки», прежде чем его кожа превратилась в волчью шкуру.
Я поспешил открыть дверь, чтобы волк, темно-серый с бурым отливом, мог выскочить из чересчур человеческой обстановки кухни на свободу. Волк, однако, не бросился к выходу, как поступил бы любой другой его собрат. Во всяком случае, как поступил бы я в волчьем обличье. Вместо этого он неторопливо прошествовал мимо меня, низко опустив голову, потом остановился и взглянул мне прямо в глаза. Я не отвел взгляда, и в конце концов он выскользнул за дверь и уже во дворе остановился во второй раз, чтобы смерить меня взглядом.
Долго еще после того, как новый волк скрылся, перед глазами у меня стоял его образ: следы от инъекций на внутренних сгибах локтей, высокомерный взгляд, знакомое лицо.
Я вернулся в кухню, чтобы протереть заляпанный кровью и грязью пол, увидел на полу запасной ключ и пошел вернуть его на место, за косяком задней двери.
В этот момент я почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся, ожидая увидеть на опушке нового волка. Однако там стоял совсем другой волк, крупный серый самец, знакомый мне до мельчайшей черточки.
— Бек, — прошептал я.
Он не двинулся с места, лишь повел носом, чуя тот же запах, что и я: запах нового волка.
— Бек, кого ты к нам притащил?
9
После уроков я осталась на заседание школьного совета. Заседание было смертельно скучное, к тому же меня совершенно не волновало, какой принцип организации изберет наша школа, однако оно давало мне законный повод, во-первых, не идти домой, а во-вторых, сидеть на задней парте с безмолвной усмешкой и прищуром густо подведенных глаз, демонстрируя абсолютную недосягаемость. Вокруг меня восседала моя обычная свита из девиц; глаза у них были подведены в точности как у меня, и они тоже пытались казаться недосягаемыми, однако казаться — одно дело, а быть — совершенно другое.
Завоевать популярность в крохотном городишке вроде Мерси-Фоллз — раз плюнуть. Надо лишь твердо верить, что все вокруг от тебя без ума, и дело в шляпе. Не то что в Сан-Диего, где для поддержания популярности приходилось выкладываться, как на полноценной работе. Отсидев на этом дурацком заседании час, я могла не беспокоиться о популярности бренда «Изабел Калперер» еще как минимум неделю.
Но в конце концов ехать домой все же пришлось. К моему огромному удовольствию, обе родительские машины стояли перед домом. Я была вне себя от радости. Остановив джип у обочины, я открыла томик Шекспира, которого нам задали, и врубила музыку на полную мощность, так что даже зеркало заднего вида задрожало. Через десять минут в окне показалась мама и сердито замахала мне рукой.
Вечерок обещал удаться на славу.
Едва я вошла на кухню, как предки немедленно принялись разыгрывать спектакль «Семейка Калперер».
