Я твердил себе эти слова всю дорогу до дома Бека. Свет фар был единственным, что нарушало непроницаемую ночную тьму, выхватывая из мрака черные стволы деревьев по обочинам. Я повторял их снова и снова, пытаясь заглушить внутренний голос, нашептывавший, что это не так, и руки у меня чесались выкрутить руль и поехать обратно к дому Брисбенов.
На полпути к дому Бека я вытащил свой мобильник и набрал номер Грейс. Затея была дурацкая, и я сам это понимал, но ничего не мог с собой поделать.
Послышались длинные гудки, потом в трубке раздался голос отца Грейс.
— Не звони больше, — сказал он. — Серьезно, Сэмюель, если у тебя есть голова на плечах, ты должен понять, что на сегодняшнюю ночь хватит. Я не желаю с тобой больше разговаривать. И не желаю, чтобы Грейс разговаривала с тобой. Просто…
— Я хочу знать, как она.
Я подумал, что нужно бы добавить «пожалуйста», но не смог выдавить это из себя.
Возникла пауза, как будто он слушал кого-то другого.
— Это просто вирус, — произнес он наконец. — Не звони больше. Я изо всех сил стараюсь не наговорить тебе чего-нибудь такого, о чем потом пожалею.
На этот раз я расслышал на заднем плане чей-то голос, не то Грейс, не то ее матери, и в ухо мне ударили гудки отбоя.
Я ощутил себя бумажным корабликом в безбрежном океане ночи.
Ехать в дом Бека не хотелось, но больше податься было некуда. Мне не к кому было пойти. Я был человеком, но без Грейс у меня не осталось ничего, кроме этой машины, книжной лавки и дома с кучей пустых комнат.
Поэтому я поехал к дому Бека — пора было уже отвыкать называть его в мыслях домом Бека — и оставил машину на пустой подъездной дорожке. Когда-то давным-давно, когда Бек еще был человеком, а я на зиму выпадал из числа людей и превращался в волка, в летние месяцы я работал в книжном магазине. По вечерам я подъезжал к дому, когда было еще светло, потому что летом и ночей-то толком не бывает, и выходил из машины Бека под несущийся с заднего двора смех и запах жарящегося мяса. Странное это было чувство — вылезать из машины в безмолвную ночь, ежась от пронизывающего холода и зная, что все голоса из моего прошлого теперь заперты в лесной чаще. Все, кроме меня.
Грейс.
Очутившись в доме, я зажег свет на кухне, потом в коридоре. В голове у меня прозвучал голос Бека, выговаривающего мне, девятилетнему: «Зачем устраивать в доме полную иллюминацию? Мы что, подаем сигнал инопланетянам?»
Я двинулся по дому, включая каждую лампу, и из каждой комнаты навстречу мне вставали воспоминания. Ванная, где я чуть не превратился в волка после того, как познакомился с Грейс. Гостиная, где мы с Полом играли на гитаре — его видавшая виды «Фендер» до сих пор была прислонена к каминной полке. Комната для гостей на первом этаже, куда Дерек таскал свою подружку из города, пока Бек не устроил ему головомойку. Я включил свет на лестнице, ведущей в подвал, и в библиотеке внизу, потом поднялся и зажег в кабинете Бека лампу, которую пропустил. В гостиной я задержался ровно настолько, чтобы на полную громкость включить дорогущую стереосистему. Ульрик купил ее к моему десятому дню рождения, чтобы я «мог слушать „Джетро Талл“ так, как его полагается слушать».
На втором этаже я щелкнул выключателем торшера в комнате Бека, где он практически никогда не спал, предпочитая складировать на кровати книги и газеты, а спать в кресле в подвале с какой-нибудь раскрытой книгой на груди. В тусклом желтом свете ожила комната Шелби, девственно-чистая и нежилая, лишенная каких бы то ни было следов пребывания ее хозяйки, за исключением старого компьютера. На краткий миг я заколебался, сражаясь с искушением расколотить монитор, просто потому что мне хотелось что-нибудь ударить, а уж кто-кто, а Шелби этого заслуживала, но она этого не увидела бы, и в таком случае удовлетворение было бы неполным. В комнате Ульрика время, казалось, остановилось. На кровати валялся его пиджак и лежали аккуратно сложенные джинсы; на тумбочке до сих пор стояла пустая чашка. Следующей была комната Пола; на комоде красовалась стеклянная банка с двумя зубами: один принадлежал ему самому, другой — мертвому белому псу.
Собственную комнату я оставил напоследок. С потолка свисали на нитках журавлики-воспоминания. По стенам тянулись книжные полки. Пахло затхлостью и запустением; мальчик, который вырос здесь, не жил в этой комнате уже давно.
Что ж, теперь я буду тут жить. Одиночка, слоняющийся по дому в надежде на возвращение остальных членов семьи.
Однако за миг до того, как я протянул руку к выключателю на стене темной комнаты, до меня донесся рев мотора.
Я больше не был один.
— Ты что, пытаешься посадить тут самолет? — поинтересовалась Изабел.
Зрелище она представляла собой совершенно нереальное, стоя посреди гостиной в шелковых пижамных штанах и дутом белом пальто с меховым воротником. Я никогда еще не видел ее без макияжа; она казалась намного моложе.
— Дом видно за милю. Тут, наверное, не осталось ни одной незажженной лампочки.
Я ничего не ответил. В голове у меня до сих пор не укладывалось, каким образом Изабел очутилась здесь в четыре утра в компании с парнем, которого я в последний раз видел на полу у нее на кухне — он превращался в волка. Теперь он стоял здесь в потрепанной толстовке и мешком висящих джинсах, из-под которых выглядывали опухшие босые ноги жуткого сизого оттенка, и вид у него был такой, как будто все это его совершенно не заботит. То, как он смотрел на Изабел и как она из кожи вон лезла, чтобы не смотреть на него, наводило на абсурдную мысль о том, что их что-то связывает.
— Ты обморозился, — сказал я ему первое, что пришло в голову. — Нужно отогреть тебе пальцы, иначе приятного потом будет мало. Изабел, ты не могла этого не знать.
— Я же не идиотка, — отозвалась Изабел. — Но если бы мои родители застукали его у нас в доме, ему была бы крышка, и тогда приятного было бы еще меньше. Я решила, что в такой ситуации лучшим выходом будет привезти его сюда, тем более шанс, что они посреди ночи заметят отсутствие моей машины, ничтожный. — Если Изабел и заметила, что я сглотнул, она не сделала паузу. — Кстати, это Сэм. Тот самый.
Я не сразу сообразил, что теперь она обращается к самоуверенному обмороженному типу.
«Тот самый Сэм». Интересно, что она наговорила ему про меня? Я взглянул на парня, и снова его лицо показалось мне до боли знакомым. Не по-настоящему знакомым, когда где-то встречал человека лично, а скорее напоминающим какого-то актера, имени которого не можешь вспомнить.
— Значит, ты теперь здесь за главного? — сказал он с улыбкой, которую я бы определил как сардоническую. — Я Коул.
«Ты теперь здесь за главного». А ведь так все и было.
— Ты не видел, еще кто-нибудь из волков уже превращался? — спросил я.
Он пожал плечами.
— Я думал, мне еще слишком рано превращаться.
Вид его пальцев настолько беспокоил меня, что я вышел в кухню и отыскал там флакончик с ибупрофеном. Вернувшись, я бросил его Изабел, и та, к изумлению моему, его поймала.
— Это потому, что тебя укусили совсем недавно. То есть в прошлом году. Сейчас температура не имеет для тебя такого большого значения. Какое-то время превращения будут… непредсказуемыми.
— Непредсказуемыми, — эхом отозвался Коул.
«Сэм, прошу тебя, не надо так больше, прекрати». Я заморгал, и голос матери заглох, вернувшись в прошлое, туда, где ему было самое место.
— Это еще зачем? Для него? — Изабел взглянула на флакончик с таблетками и кивнула в сторону Коула.
И снова у меня промелькнуло ощущение, что этих двоих что-то связывает.
— Ага. Когда пальцы начнут отходить, боль будет адская, — сказал я. — Так будет терпимо. Ванная там.
