трудно. Но вот пожалеет ли тебя здешний военный прокурор, которому мы тебя сдадим со всеми твоими грехами?.. Ах, нет, не со всеми. Со многими. Извини, Иван Моисеевич – теперича не давеча, тебя просто расстреляют, а на освободившееся место посадят нового смертника. Зачем занимать камеру, затормаживать машину правосудия, когда и так все ясно?
– Отойди от него, – сказала я. – А то бесплодие заработаешь. Ты болел в детстве свинкой?
Туманов пожал плечами:
– Не помню, коллега. А мы будем заводить детей?
Мог бы и не спрашивать, дракон.
– Как хочешь. У меня есть Антошка. Я переживу.
Он задумался.
– А у меня есть Алиса. Я тоже переживу. Не сдавать же ее, ей-богу, в детдом. Кстати, ты не обратила внимания, как она на меня похожа? Особенно разрезом глаз.
– Я всегда сомневалась в твоей чадолюбивости.
– Послушайте, – взволновался Эрлих, – вы не могли бы, в конце концов, оставить меня в покое? У меня есть связи в местной прокуратуре, я знаю начальника УВД товарища Сыромятова, вы крупно пожалеете, что напали на невиновного…
– Ах, да, – вспомнил Туманов. Дальше он действовал по принципу своей любимой неожиданности. Он присел на корточки, положил автомат, взялся за передние ножки кресла и с силой их рванул. Кресло опрокинулось. Как правило, человек, падающий со стулом, переживает лишь психологические неудобства, боли как таковой нет (надо лишь успеть прижать к груди подбородок, а в кресле и того не надо). Но не все об этом знают. Шума практически не было – спинка вонзилась верхним ребром в мягкий ворс ковра и утонула в нем – как голова в подушке. Эрлих хотел заорать, но больное горло пошло наперекор – он издал хрип и стал беззвучно работать ртом. Глаза смотрели с диким ужасом. Тело в перевернутом положении оставалось в кресле.
– Вот так и лежи, – приказал Туманов. – Лежи и думай.
– Хороший мужик не залежится, – зачем-то ляпнула я, – подберут. Какая-никакая животина.
– Ничего и не подберут, – возразил Туманов. – Ты мыслишь контрпродуктивно, коллега. Кому он нужен, этот труп? Посуди сама. Пусть даже помилуют, – Туманов стал загибать пальцы, – статья 159-я – мошенничество; 160-я – присвоение и растрата государственных средств; 280-я – незаконное участие в предпринимательской деятельности, 285-я – злоупотребление должностным положением, 276-я – шпионаж в пользу иностранного государства. И, наконец, 275-я, самая очаровательная – государственная измена! Полный комплект. Наши умники из Директории, помнится, подлизнули американцам – перевели систему начисления приговоров с поглощением большим меньшего на суммирование сроков? Ну, и кому он нужен, этот доходяга? Лет на сто с хвостиком потянет. Три пожизненных. Не-е… – Туманов скептически обозрел куцее тельце, скрюченное в позе космонавта в капсуле, – так долго наш герой не протянет. Может, сразу его убьем? А потом поговорим с супругой?
– Что вы хотите? – прохрипел Эрлих.
– Бланки загранпаспортов, – объяснила я. – На всю семью. С визами ООН и сопутствующими бумагами. И не уговаривайте нас, Иван Моисеевич, будто вы не просчитали варианты бегства из страны.
– Нет у меня никаких паспортов… Я вам не ОВИР… – Эрлих задрал к потолку мутнеющие глаза: – Нет у меня ничего… Я чист перед законом, оставьте меня в покое…
– Убивай, – махнула я рукой. – В покое так в покое. Пусть ему будет хуже. Пусть в этом доме играет музыка, пусть люди идут за гробом…
– Но есть выход лучше, – Туманов лукаво подмигнул и запустил руку в нагрудный карман; появились запаянная ампула и разовый шприц. – Заряжайте, коллега. Снимайте с негодяя штаны. «Ультима рацио». Последний довод.
Я переломила ампулу.
– Вы что?.. – запаниковал Эрлих. Короткие пальцы судорожно заскребли по ковру.
– Профилактика СПИДа, – охотно пояснил Туманов. – Вернее, не совсем. Смерть наступает через три месяца после вакцинации. Противоядия не существует. Замечательное лекарство, Иван Моисеевич. Разработано в 2002 году в химических лабораториях ФСБ – специально для наших лучших друзей, – и с тех пор зарекомендовало себя как надежное профилактическое средство. Очень эффективно при вакцинации от гриппа, туберкулеза, сибирской язвы…
Эрлих тяжело и с надрывом дышал.
– Вы блефуете…
Вестимо, Туманов блефовал. Шприц и ампулу со «СПИДом» (читай, с глюкозой) он купил в круглосуточной аптеке на Толбухина, а потом долго и потешно откорябывал ногтем надпись на ампулке.
– Хорошо, я блефую, – согласился он. – И вам нечего бояться. Но что самое смешное, коллега, – обратился он ко мне, – получив вирус постыдной болезни, Иван Моисеевич все равно вынужден будет поделиться с нами своими секретами и выдать требуемые бумаги. Чyдно. Интересный он человек. Снимайте с него штаны, коллега.
– Подождите… – Эрлих заскрипел зубами. – Будьте вы прокляты… Бумаги на кухне, в вентиляционной отдушине…
– Спасибо огромное, – скромно поблагодарил Туманов. – Ты, Иван Моисеевич, настоящий мамин сибиряк…
Три загранпаспорта с необходимыми отметками и визами (в Турцию) – но без физиономий и печати Разрешительной комиссии Управления перемещений граждан (РК УПГ) – она ставится на фотографии – были выписаны на имена: Эрлиха Ивана Моисеевича, 46 лет, Эрлих Надежды Львовны, 42 года, и Эрлих Светланы Ивановны, 16 лет.
– Это опять к вопросу о голливудской кавалерии, – сказал Туманов по возвращении в гостиницу. – А ведь есть она, кавалерия, да, Динка?
– Есть, есть, – отворчалась я, – кабы не один минус. Нам всем троим придется капитально постареть. А куда уж нам далее стареть?
– Какие проблемы, Динка, – Туманов схватил меня в охапку и стал возбужденно тискать. – Грек Антониди изготовит паспорта и сведет нас с людьми, для которых нет ничего невозможного. Постареем. Два дня, две ночи, две тысячи баксов – и мы летим в Сиятельную Порту, оттуда – в Чехию, оттуда – в рай земной…
Пассажирский поезд «Братск—Тюмень» – грязная каракатица из двадцати сочленений – прибыл в Энск рано утром десятого июля. Старичок-проводничок приветливо помахал Алисе.
И здесь же, на перроне, нас хапнули. Видать, у Эрлиха засветились…
Куда оно делось – наше знаменитое везенье, заметно продлевающее жизнь? Нас разлучили еще в толпе. Алису отсекли и выдернули. Меня взяли за локти. Туманов почувствовал затылком недоброе за мгновение до наброса браслетов: крутанулся по науке, одному влепил в «жабры», другому в живот. Браслеты упали, за ними – первый из «шкафов» (зачем такие габариты в хрупком деле? Ведь дважды два: чем больше шкаф, тем громче падает). Второй не стал падать, покачался, как неваляшка, и просто затух, уйдя из потасовки. Туманов бросился ко мне – на его устах застыл безмолвный крик: «Не ве-ее-рю!..» А тут – еще два гамадрила, посообразительнее. Навалились с двух сторон, стали бить, да не тумаками, а крепко – кувалдами… Я не выдержала – заголосила. Застучала локтями, ногами. Одному отдавила ногу, другому синяк наставила под ребра. Те дружно возмутились. Ударил, правда, один, но хлестко, наотмашь. По виску будто смерч прошел. Разомлела я до неприличия… Все поплыло, помутнело. Боли не помню. Был вселенский хаос, ненависть к врагам и отчаяние, что столько сил, надежд, планов – и всё впустую. Тянули, называется, репку. И вытянули…
Отрадная мысль, что жизнь, невзирая ни на что, продолжается, блеснула гораздо позднее.
Примечания
1
Особенно (
2
