церковь без купола. А где она, та красная церковь? В сплошном дождевом тумане все было серым и видимость не более ста метров вокруг. Комбат предупреждал, чтобы не сбился с пути: влево от церкви – немцы.
Подошел Ризамат и озабоченно спросил, что остановило командира. Мерген показал на мелкий кустарник впереди и сказал, что не видит никакого признака старой дороги. Попросил подержать коней и пошел вправо вдоль опушки леса. Вскоре он вернулся. Схватил повод и, кивнув бойцу, чтобы возвращался на свое место, повел лошадей направо. Метров через сто повернул в кустарник.
Ризамат с трудом разглядел чуть заметную гривку осоки вдоль бороздки. Он понял, что командир эту бороздку считал следом когда-то проехавшей брички. И хотя ровная гривка осоки кончилась, Мерген продолжал уверенно вести коней вперед.
Только Бадма преспокойно дремал на своей повозке. Он с первых дней войны взял себе на вооружение старинную русскую поговорку: «Солдат спит, а служба идет». Его беспокоил только дождь. И он, несмотря на запрет, залез под брезент, которым была закрыта поклажа, и, лишь когда обоз останавливался, посматривал вперед, чтобы вовремя выскочить из своего укрытия, если появится Мерген.
Но Мергену было сейчас не до него. Началось вязкое болото, на котором не было никаких признаков проходившей здесь когда-то дороги.
«Неужели придется стоять до восхода солнца, когда рассеется туман и можно будет увидеть ту церковь», – с огорчением думал Мерген. Не в силах мириться с вынужденным бездельем, он остановил коней и пошел на разведку. Долго шарил кнутом но кустам, уже немного освещенным рассветом. И наконец, нашел еще такую же ровную гривку осоки, как в начале пути. Быстро вернувшись, опять уверенно повел взмокших лошадей, которые местами теперь погружались в болотное месиво до самых коленей.
Так мало-помалу обоз ощупью продвигался вперед. Наконец рассвело, и Мерген чуть правее от того места, куда они направлялись, увидел вдали что-то высокое, окутанное темно-серым туманом. «Это и есть та красная церковь», – догадался он и громко скомандовал:
– Вперед! Не отставать!
Пока не совсем рассеялся туман, надо было проехать болото. Иначе обоз могут заметить с самолета.
Услышав эту команду, Бадма неохотно стал выбираться из-под брезента. И вдруг земля так вздрогнула, словно решила стряхнуть с себя все, что было на ее поверхности. Бричка скользнула вправо, влево. Бадма соскочил на землю и тут же присел в ужасе. Такого он еще не испытывал за все время жизни близ фронта. Там, куда направлялся обоз, небо задергалось разноцветными огнями и дымами, загремело, загрохотало. Земля загудела и заходила, как в землетрясение. Было ясно, что теперь там ничего живого не осталось, что это смертоносное грохотание катится сюда и скоро заполонит все вокруг. И ничего живого на земле не останется. Мало того, к громам и огням добавилась звонкая трескотня – это палили пулеметы. Их там были, наверное, десятки. Куда же! Зачем же ехать в этот ад жалкому обозу!
Бадма хотел повернуть своих лошадей и гнать их обратно в лес. Но тут же сообразил, что Мерген может его пристрелить как дезертира. О, как он ненавидел сейчас этого скороиспеченного командира! А Мерген, словно разгадав намерения своего подчиненного, махал кнутом, требовал догнать остальные подводы. И Бадма только теперь понял, что воз его отстал от обоза метров на сто и кони стоят на месте. Бадма сел на бричку и начал нещадно бить лошадей кнутом, словно вымещал на них злобу. Кони очень скоро догнали обоз, но взмокли до пены.
А Мерген словно и не видел, что творится впереди, вел своих лошадей под уздцы и, казалось, все ускорял шаг. Конечно, он командир и думает совсем не о том, что так мучает Бадму.
Мерген действительно сейчас думал только о том, чтобы успеть привезти боеприпасы к разгару боя, пока враг не выбил наших из деревни. Он все чаще подбегал к бричке и на особо вязком месте подталкивал ее, чтобы облегчить тяжесть коням, совсем выбившимся из сил.
– Давайте, давайте, мои дорогие! Еще немного! – подбадривал он хошадей, то и знай оглядываясь на растянувшиеся подводы. – Еще с километр, а там на бугорок выберемся.
«Неужели мы попремся прямо в деревню? – с ужасом думал Бадма, – Ведь она вся в огне! – И со злобой цедил сквозь зубы – Орден захотел этот голодранец! Ему наша жизнь ни гроша не стоит».
И он снова начал изо всех сил истязать кнутом лошадей. Один конь рванулся в сторону. Бричка вышла из колеи, проложенной тремя возами, и правым колесом увязла по самую ось. Кони остановились. Но под ударами кнута стали рваться в разные стороны, стараясь выскользнуть из упряжи.
В ярости Бадма не заметил подбежавшего Мергена. И оглянулся, лишь когда тот закричал на него по- калмыцки и огрел кнутом. Бадма так и взвился.
– Не имеешь права! Ты не имеешь права бить меня! Это не царская армия! – закричал он во весь голос тоже по-калмыцки.
– Можешь говорить со мной по-немецки! – вырвав из руки кнут, процедил сквозь зубы Мерген. – Ты не калмык, если так бьешь коня!
Бадма ухватился за свой кнут. Но Мерген вырвал его.
– Этим лошадям кнут не нужен. Они и так понимают человека. А уж с колеи никогда не собьются, – и Мерген вплотную подступил к Бадме. – Чего ты их сбил с дороги? Или хотел вернуться обратно, стрельбы испугался?
– Но! Ты не выдумывай! – Я… я… буду жаловаться! – и Бадма попытался все же вырвать свой кнут.
Мерген оттолкнул его прочь с дороги и подошел к тяжело дышавшим лошадям, которые, увязнув в болоте, по сути лежали на брюхе.
– Ах, друзья мои верные, в какую беду вы попали, – ласково заговорил он с лошадьми, почесав под гривой одного и другого.
В ответ кони тихо и жалобно заржали, словно просили помощи.
– Ризамат, Алимжан, ко мне! – окликнул ездовых Мерген.
И вдруг он услышал за собою стон. Оглянулся. Бадма лежал возле переднего колеса брички с окровавленным лицом. Он, видимо, упал на ось, когда его оттолкнул Мерген, и ударился. Увидев окровавленного бойца, Бурулов почувствовал, что внутри что-то словно оборвалось, а на лбу выступила испарина. Он подбежал к неподвижно лежавшему Бадме. Достал из своего кармана индивидуальный перевязочный пакет. Заскорузлыми, задубевшими от сырости и холода пальцами с трудом разорвал упаковку и куском ваты стал вытирать кровь с лица Бадмы. Он боялся, что тот ранен в висок и умрет. Но кровь тоненькой струйкой сочилась не из виска, а из середины правой брови. Бадма не шевелился, но дышал часто и надсадно, будто ему не хватало воздуха. Подбежавшие бойцы помогли отнести потерпевшего на бричку командира. Убедившись, что рана не смертельна, трое вернулись к увязшему возу. С полчаса проканителились они, пока вытащили тяжелый воз на дорогу. Теперь при этих лошадях остался Ризамат. А Мерген стал управляться с двумя поводами, больше всего уделяя внимания передней, на которой с забинтованной головой лежал его однохотонец.
К переживаниям за опоздание добавилось еще это непонятное состояние Бадмы. Кровь остановили сразу. Рана всем показалась поверхностной, может быть просто глубокой царапиной. Но почему он молчит? Не случилось ли сотрясение мозга от удара? Мерген видел себя на гауптвахте по возвращении в часть. Но мучило его не это. Что скажут в родном хотоне? Свой своего пришиб? А уж Бадма сумеет все разукрасить так, что хоть на глаза людям не показывайся.
А Бадма, чувствуя, что Мерген встревожен своим поступком, делал вид, что все еще не пришел в сознание. Он рассчитывал попасть в госпиталь и там хоть немного отлежаться. Говорят, что немцев скоро попрут и отсюда. Хорошо бы это время побыть в тылу, в тишине… Ну а если с госпиталем ничего не получится, то этот случай поможет Бадме прижать Мергена и кое-что выгадать. Ведь можно очень долго ссылаться на боль в голове и отлынивать от трудных и опасных заданий. А уж ходить пешком рядом с лошадьми Бадма больше не будет. На то они и лошади, чтобы на них люди ездили.
Когда обоз подошел к деревне, навстречу пахнуло пороховой гарью, дымом пожарищ. Где-то совсем близко строчил пулемет да раздавались редкие винтовочные выстрелы. Бадма прищуренным левым глазом посмотрел на Мергена, все так же ведущего лошадей на вожжах, глянул в сторону задымленной деревни – и мороз прошел по спине. Она состояла всего лишь из одной улицы. И сразу же за огородами по высокому бугру тянулись окопы. За этим бугром, наверное, такие же окопы немцев, и они оттуда стреляют, а он лежит на возу такой огромной мишенью, ничем не прикрытый. Другие могут в любой момент лечь, укрыться.
