– Бери! Действуй!
Мерген ушел, погруженный в воспоминания о том далеком событии, которое сейчас, казалось, должно повториться в каких-то деталях.
Случилось это на второй год после организации колхоза. Сам колхоз еще был похож на только что поднявшегося на ноги новорожденного жеребенка. Но как жеребенок, у которого еще дрожат коленки, пытается взбрыкнуть, только встанет на все четыре копыта, так и колхоз старался показывать образец нового ведения хозяйства. За зиму, как раз к весеннему окоту, была построена кошара и теплый закуток для ягнят. Ночным сторожем стал Хара Бурулов. Уж у этого волк не украдет ягненка. Хара берег колхозную отару, как родной дом. Но ягнята вдруг начали исчезать. Вечером сторож пересчитает. А утром на два-три ягненка меньше. Хара задумался: в чем же дело? Собаки не лаяли. Значит, волки не подходили. А ягнята пропадали. Хара взял себе на помощь сына. В первую же ночь он сказал Мергену, что подозревает двуногих волков. Но предупредил: если Мерген кого заметит, чтобы сам ничего не предпринимал, а только вовремя сообщил ему.
На вторую же ночь Мерген заметил, что обе собаки, охранявшие отару, ни с того ни с сего вдруг с радостным поскуливанием сбежались у ручейка. А вскоре оттуда к кошаре по задворкам подкрался человек. Подобравшись к плетеной из лозы стенке кошары, неизвестный вдруг исчез, словно влип в стену.
Мерген бросился было к отцу, но побоялся, что упустит вора, и подкрался вдоль стенок к тому месту, где видел человека. И только Мерген устроился – плетень затрещал и, словно сквозь стенку, из кошары выбрался человек с тяжелым мешком. Вор направился к ручью, откуда и пришел. А Мерген бросился к отцу. Но догнать вора отец и сын уже не смогли. Утром оказалось, что за ручьем, в зарослях лозняка его поджидал конь, и на нем он увез свою добычу. А в плетеной стенке был обнаружен искусно устроенный, видно кем-то из пособников вора, лаз вроде калитки, которая отодвигалась и снова придвигалась. По следу коня охотник без особого труда узнал, куда тот ускакал. След привел к дому Данзана, брата Цеди.
Весь хотон знал, что Данзан – вор. Родители это считали болезнью, начавшейся еще с раннего детства. Его несколько раз ловили на месте преступления. Но почти каждый раз это кончалось неприятностью для поймавшего. Отец умел заступиться за своего сынка. Сейчас Данзана можно было поймать и сдать в милицию. Но Хара решил сделать так, чтобы весь хотон стал свидетелем преступления знатного вора. И вот Мерген начал поджидать нового прихода Данзана. Два дня тот не приходил. А потом заявился – опять к ручью с радостным поскуливанием побежали собаки. И Данзан тут же появился возле кошары. Отец и сын, засевшие за углом, пропустили вора туда и выпустили обратно с тяжелым мешком. Данзан, выбравшись из кошары, даже крякнул от тяжести. И тут-то отец Мергена поднялся во весь рост и, размахнувшись, метнул аркан с петлей на конце. Когда петля змеей обвила вора, Хара дернул аркан, и петля затянулась, обхватив человека и его добычу. Когда Мерген по взмаху руки отца подбежал к вору, то чуть не рассмеялся: мешок с двумя украденными ягнятами был туго привязан к спине Данзана. И тот ничего не мог поделать, потому что петля прижала ему руки к телу, словно спеленала.
– Мерген, веди сюда коня! – крикнул отец.
Вскоре Хара сидел на коне, и, как пойманного зверя, тащил на аркане Данзана, который с трудом переступал ногами. Хара не спеша ехал по хотону и будил колхозников на суд.
Что было с незадачливым вором, Мерген не видел, потому что отец приказал остаться возле отары. Только утром Мерген узнал, что самому же отцу и пришлось спасать преступника от самосуда.
Данзан был передан милиции, и больше двух лет в хотоне не появлялся.
А Мерген после этого случая так увлекся бросанием аркана, что вскоре научился выхватывать из отары любую овцу, какую ему укажут. Это особенно нужно было во время стрижки и профилактических прививок.
И вот теперь он вспомнил о своем умении бросать аркан. Однако боялся, что все забылось, и, уединившись с Ризаматом, начал упражняться в искусстве, которое давно оставил.
Мерген и капитан Воронов лежали между огромными кустами смородины и внимательно смотрели на дом в конце сада. Вечер был тихий, теплый, благодатный летний вечер. Где-то совсем рядом, наверное, в густом вишняке пробовал свой голос соловей. В деревянном доме тоже тихо. Немецкий автоматчик в зеленой каске бесшумно ходит вокруг дома по траве. Наслаждается ли он трелью соловья, трудно сказать. Скорее всего, пернатый певец помогает ему в дежурстве. Пока он поет, значит, в саду никого нет, никто не подкрадывается к дому, стоящему на отшибе от села. Впрочем, подкрасться к этому дому нелегко. По четырем углам его висят электрофонари, которые ярко освещают не только сам дворик, но и окрестность вокруг него. Часовой ходит вокруг дома, как заведенный. Иногда останавливается, чтобы прислушаться к обманчивой тишине, присмотреться. И опять ходит.
А за каждым его шагом неотрывно следят, считают секунды затаившиеся в кустах советские разведчики. Вот в доме погас последний огонек, свет которого был виден сквозь плотно закрытые ставни. Хлопнула дверь. На крыльцо, видимо, кто-то вышел. Мергену не видно из-за угла, хотя он и лежит значительно правее капитана. Но через короткое время тот, кто вышел из дома, подошел к часовому. Это был офицер. Знаков различия не было видно. Он что-то спросил совсем тихо. Часовой гаркнул немецкое: «Яволь!» Наверное, у него спросили: «Все ли в порядке?»
Офицер подошел к самой ограде. Взялся рукой за колючую проволоку. Потряс ее. Туго натянутая проволока ограды загудела. Толстые свежевыстроганные сосновые столбы отстоят один от другого на два метра. И «толщина» колючей ограды два метра. Такую ограду не перепрыгнешь. Да и не перережешь очень быстро, так, чтобы часовой не заметил: все хорошо освещено. И все же бдительный офицер обошел всю ограду, время от времени подергивая проволоку, и лишь убедившись, что все в порядке, он что-то сказал часовому и ушел в дом.
Теперь в зарослях смородины еще больше затаили дыхание. Еще внимательней стали следить за каждым шагом часового.
Уже одиннадцать часов. В ставнях ни одного проблеска. Значит, все огни внутри дома погашены. Только снаружи освещение заметно усилилось.
Умолк соловей, и немецкий часовой насторожился. Остановившись на углу дома со стороны сада, прислушался. Но, словно успокаивая его, соловей запел снова, уже ближе. Видно осмелел, перебрался в соседние с домом кусты. Так, должно быть, подумал немец…
Ризамат с тремя солдатами с вечера залегли в конце сада с большой доской, выкрашенной в черное, чтобы ночью не блестела. Из пения этого соловья они поняли совсем другое. Это был сигнал к действию. Каждый инстинктивно потрогал свой автомат, пересчитал связки гранат, висевших на ремнях, и, «благословясь», двинулся по саду. Шли гуськом, неся длинную доску. Шагали в ногу, чтобы не создавать шума. Хотя какой мог быть шум от сапог, к подошвам которых привязаны войлочные стельки. Страх был только за то, чтобы под ногой не хрустнул какой-нибудь сучок, упавший с дерева. Шли, пока звучала трель соловья. Умолкал соловей – разведчики замирали, иногда в позе журавля, с поднятой ногой.
А когда вишневый сад кончился и показались освещенные со стороны дома кусты смородины, четверо советских солдат опустились на землю, чтобы дальше пробираться ползком. Соловей в кустах запел, и они поползли дальше…
Мерген размотал веревку. Сделал петлю. Лег на спину и начал разминаться. Потом опять запел соловьем. Четверо бойцов с доской были уже рядом. Можно перестать подражать соловью. Но тогда часовой насторожится: кто вспугнул птичку? И Мерген время от времени сменял соловья, заливавшегося в вишневнике. А в голове его беспокойно, как птица в клетке, билась одна мысль: сумею ли? Не далеко ли? Не помешает ли высокая колючая ограда? И в который раз он прикидывал на глаз расстояние до часового и высчитывал каждый метр.
Расстояние в пределах пятидесяти метров Мерген определял безошибочно. Бойцы завидовали ему. Просили посвятить в тайну этого искусства. Но тайны никакой не было. Сызмальства Мерген научился отсчитывать на земле шаги отца. И когда он, бывало, уходил за подстреленной добычей, всегда наперед говорил, сколько шагов до нее. Мерген следил за его шагами, высчитывал, а иногда затевал игру в обратный счет. Это и приучило его «видеть» шаги человека, мысленно их откладывать на земле и переводить расстояние в метры. Сейчас расстояние до угла дома, где обычно останавливается и прислушивается часовой, укладывалось в восемнадцать метров. От проволочной ограды до куста смородины семь метров. Значит, если подскочить к ограде, то оттуда будет одиннадцать. Далековато, если учесть еще и то, что ограда – в рост человека, и это потребует предельной точности броска аркана. Но что же делать?
