— Все устроится. Главное — сохранять оптимизм! — говорит мама с улыбкой. Подозрительно широкой.
В лесу
Лыжи проваливаются глубоко в снег. Каждый шаг дается с трудом. Если вдруг на пути склон, то непременно сучья в глаза и кусты под ногами. Страшная темень. Особенно между высокими соснами.
Я стараюсь о ней не думать, но это дается с трудом. Темень непроглядная и окружает со всех сторон.
Штаны и пуховик шуршат при каждом шаге. В таких условиях кто угодно вполне может красться за мной по пятам. Хищный зверь. Лесник с ружьем и биноклем. Эти ребята вообще никогда не промахиваются. Сначала палят, а потом разбираются, кто да что. А на самом деле и не разбираются. Стрельнут, а добычу себе заберут. И все дела.
Я направляю луч фонарика на деревья. Тихо совершенно. Ни одна ветка не колышется.
Но уверенным ни в чем быть нельзя.
Я дышу глубоко, я делаю долгие, спокойные вдохи. Вроде бы это должно помогать. Сердце успокаивается, и человек снова становится относительно нормальным.
В лесу раздается хруст, я вздрагиваю и дергаю луч фонарика в ту сторону.
И в свете фонарика возникает Она. Самая красивая елка во всем лесу.
Стоит в сугробе, на ветках холмики снега. Ровные, красивые, опущенные вниз ветви. Красавица.
Вблизи дерево оказывается больше, чем казалось издали.
Я вынимаю из рюкзака пилу, потом разгребаю внизу снег, вжимаю лезвие пилы в ствол и начинаю пилить.
Дело идет медленно.
Ствол жесткий, неподатливый, и он не собирается сдаваться. Но пила вгрызается в него все глубже и глубже. Наконец я элегантно толкаю дерево, и оно падает.
Удивительно, но я совершенно забыл о темноте вокруг.
Я волоку дерево за собой по снегу. Хотя я возвращаюсь по собственным следам, идти трудно. Дерево глубоко уходит в снег. Вдруг оно зацепляется за что-то, дергается и выскальзывает из моих рук. А сам я лечу носом в снег. При этом лыжа утыкается в большой сугроб и замирает в нем намертво.
Я изо всех сил стараюсь сохранять жизнерадостность и видеть во всем светлые стороны. Но это не так легко, когда лежишь мордой в холодном колючем снегу и не можешь шевельнуть ногой.
Изрядно повозившись и подергавшись, я освобождаю ногу. И принимаю решение: распилить елку надвое. Тогда ее будет в два раза легче нести. Я скидываю с плеча рюкзак, чтобы вытащить пилу.
Между деревьев кто-то стоит. Я леденею. Ломаются сучья. Кто-то пыхтит. Быстрое, короткое сопение.
Из-за деревьев в нескольких метрах впереди меня появляется огромная бесформенная фигура. Она что-то волочет за собой по снегу. Я пригибаюсь и сажусь на корточки. Амбал останавливается перевести дух. Он присвистывает и хрипит, облако пара вырывается из его рта. При нем аккуратная маленькая елочка. Наконец мне удается разглядеть круглое щекастое лицо с круглыми перепуганными глазами.
Это Терье собственной персоной.
Он вздрагивает.
— Ты что здесь делаешь? — спрашивает он испуганно.
Я молчу, не зная, что ответить. Терье замечает мое утопленное в снегу дерево. Он оглядывается по сторонам.
— Иди ко мне! — шепчет он.
Я берусь за свою елку и ползу к Терье. Это нелегкое дело. Снег тормозит, дерево тянет назад. Пот льется, дыхалка кончается. На несколько метров до Терье уходит вечность.
Терье охает, вздыхает и закатывает глаза к небу. Потом выдергивает у меня дерево.
— Я возьму это, а ты мое! — командует он, взваливая дерево на плечо. Он идет впереди. Верхушка елки метет снег чуть впереди меня, расчищая дорожку. Я плетусь следом, с маленькой елочкой на плече.
Решение найдено?
Мы доходим до моего дома. Терье раскраснелся, как свекла, с него льет пот. Я лишь чуть-чуть запыхался. Идти вторым полегче. Хотя и так ясно, что я и сам прекрасно дотащил бы эту елку. Потратил бы чуть больше времени, но дотащил.
Терье скидывает елку у стены, хлестнув по ней ветками с резким звуком.
— Тише! — шепчу я. Неизвестно ведь, не напугает ли маму это шуршание.
Терье смотрит на меня сердито, он раздосадован.
— Это сюрприз! — говорю я. — Мама ничего не должна знать.
Терье мрачнеет. Я прямо вижу, как у него в голове ворочаются мысли. Но вдруг его лицо проясняется, и он кивает заговорщицки — понятно, понятно.
— В темноте сидите? — говорит он.
— Электричество вырубилось, — объясняю я.
— Но к Рождеству включат? — спрашивает Терье.
И в голосе его звучит чуть не грусть.
— Не уверен, — вздыхаю я.
— Да ты что, вам же нужно электричество! — горячится Терье. — Без него вы телевизор смотреть не сможете. И елку не зажжете. И света не будет.
«Вот зануда!» — думаю я сперва. А потом вдруг как обрадуюсь.
Папа Терье наверняка сумеет починить электричество.
Он же мужчина. А девять из десяти мужчин умеют с электричеством обращаться, многие из них вообще работают электриками. И я видел собственными глазами, как Торстейн чинил торшер!
— А папа твой часом не электрик? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает Терье.
— Но некоторый опыт по части электрики у него имеется?
— О, да! Он однажды грохнул на пол телевизор, но сумел его оживить.
— А электричество он починит?
— Не вопрос!
Я больше не могу сдерживаться. Мое лицо превращается в одну большую улыбку. Все устроилось! Здравствуй, Рождество!
Все неприятности и расстройства растаяли, как снег.
— А ты уговоришь его починить нам свет?
Внезапно Терье деревенеет. Глаза становятся черными и жесткими. И он быстро-быстро мотает
