Так, мне срочно нужна сногсшибательная отговорка.
Я думаю изо всех сил. Не помогает.
— Сейчас никак не могу, — говорю я. Слегка дрожащим, к сожалению, голосом.
Курт косит глазом на мамино окно, и на лице его появляется кислая улыбочка. У меня холодеет на душе. Только бы он ничего не затеял.
А Курт уже буравит меня взглядом.
— Ну а завтра ты можешь?
— Возможно.
Курт досадливо вздыхает.
— Слушай, — говорит он мрачно. — От тебя требуется только привести его в бункер. Остальное мы берем на себя. Поможешь нам — бункер твой.
Рогер таращится на Курта в большом изумлении. Но Курт смотрит только на меня.
— Я подумаю, — говорю я.
И, не прощаясь, захлопываю окно и задергиваю занавеску.
Если подумать, я и без бункера прекрасно обойдусь.
Ночь
Елка стоит уже наряженная. Только огни на ней не светятся. И стоит она с наклоном. Высоты наших потолков маловато для такого большого дерева. Поэтому я положил ее немного на бок, оперев о верхнюю книжную полку.
Пламя свечей подрагивает, и кажется, будто во тьме кто-то шевелится. Хотя это просто колебание пламени. Совершенно естественное физическое явление. Более того, пламя не может не дрожать.
Темные пятна в углах перестали казаться такими подозрительными. К тому же сама темнота посветлела, теперь она в общем-то светло-серая. Глаза привыкли ко мраку, так что, если б там кто-то был, я бы увидел. И, конечно, не проморгал бы ничего подозрительного. Но все спокойно. Все в полнейшем порядке.
Мама горько дышит во сне. Ее вздохи — как тяжелые волны. Они набегают и откатывают. Несколько раз они сбиваются, начинают дрожать, словно налетел порыв ветра и смял все. Но довольно быстро дрожь проходит, и снова слышатся тягостные ровные вдохи и выдохи, вдохи и выдохи.
Хотя я сижу в куртке и шапке, холодно ужасно. Комната — как вымороженный погреб.
Завтра я поговорю с Куртом и Рогером об этой их идее побить Терье. Я им скажу, что идея мне не нравится.
Я в принципе против насилия, скажу я. Бить людей — это очень примитивно и очень не по- взрослому. И добавлю, что у Терье черный пояс по борьбе сумо, а Федерация сумо разрешает своим членам использовать приемы не только на ковре. В общем, напою чего-нибудь такого. Чтобы они даже не совались.
Терье, конечно, моя не самая большая удача. Он несколько раз меня бил. По непопулярности и плохому к себе отношению он вне конкуренции во всей школе. Но жизнь могла обернуться и хуже. Гораздо хуже. Мне в друзья легко мог достаться какой-нибудь еще гораздо менее популярный маленький тощий заморыш. Которого еще и беспрерывно бы били.
Я, конечно, не собираюсь долго дружить с Терье. Но если его папа починит нам электричество, мне придется вести себя с Терье нормально. Хотя бы несколько дней. Кстати говоря, до Рождества мне с ним ссориться никак нельзя. У него мой подарок. Несколько рождественских дней наша дружба продлится, это я выдержу. А потом начну притормаживать.
Скажу больше: если он будет себя хорошо вести, я готов потянуть наши отношения еще чуток и после Нового года. Главное, успеть закруглить их к концу каникул.
На часах уже двенадцать с лишком. Терье давно должен был бы прийти. Наверно, появится с минуты на минуту. Мы же с ним все-таки лучшие друзья.
Ремонтные работы
Я просыпаюсь от шума и возни за окном. Шепотом ругается мужской голос.
Я рывком сажусь в кровати и смотрю в окно. Папаша Терье лежит на земле и отчаянно дергается, пытаясь подняться на ноги. На нем полное юлениссевское обмундирование. Рядом опрокинутый помойный бачок. Торстейн стонет, Терье шикает на него, как полоумный. Шиканье, надо сказать, сильно перекрывает сам шум.
— Ну могу я вскрикнуть, если упал! — стонет Торстейн.
Первым делом я бегу к маминой двери. Слава богу, мама дышит сонно и ровно, и я аккуратно притворяю дверь.
Потом бросаюсь к входной двери и распахиваю ее.
— Потише! — шепчу я. — Мама спит.
Терье протягивает отцу руку, Торстейн было хватается за нее, но снова поскальзывается и падает. Терье подходит ко мне, с неохотой переставляя ноги.
— Мы лучше пойдем домой, — говорит он. Лицо у него совершенно взопревшее. — У папы на работе отмечали Рождество.
И он характерным образом щелкает себя пальцем по подбородку.
Торстейн поднимается на ноги и, шатаясь, бредет к нам.
— Это тут пр-роблемы с элес-сричеством? — рычит он.
— Да, — говорю я. — Только тихо. Мама спит.
Я пристально и сурово смотрю на него, чтобы он осознал всю серьезность моих слов. В его глазах что-то смещается. Похоже, он меня понял. Во всяком случае, кивает он с энтузиазмом, совершенно не боясь истрепать накладную бороду. Потом прикладывает палец к губам и тянет: «Тш-ш». Широко шагая, поднимается по лестнице. Терье с ужасом оглядывается на меня, потом хватает папу под руку. Торстейн отпихивает его и идет дальше.
Когда он переваливает через порог, я вытягиваю руку и держу его, не пуская дальше. Потом встаю на колени и развязываю ему шнурки. Терье садится на корточки и держит ботинки, так что Торстейну остается только сбросить с себя башмаки. С этим он отлично справляется и на цыпочках крадется в гостиную. Он двигается так тихо, что мама не услышала бы его, даже если б не спала.
Но на самых подступах к дивану случается крупная неприятность. Торстейн запутывается в своих ногах и падает всем своим обрюзгшим телом. В последнюю секунду он успевает выставить перед собой ногу, так что направление падения меняется и он приземляется мордой на кровать.
Мы с Терье вздыхаем с облегчением.
— Слава богу, — бормочет Терье.
Торстейн меряет его строгим взглядом и беззвучно шикает.
— У меня от всего этого такая жажда, — говорит Торстейн, наконец садясь на кровати прямо. — У тебя попить ничего нет?
Я отправляюсь на кухню, Терье идет за мной.
— Дай ему воды, — говорит он.
