Девочка всхлипывала, не поднимая головы. Шапочку она не потеряла, головной убор держался на подвязках.
– Ты не к бабушке случайно собралась? – спросил я, подбирая соломенную корзинку.
– К бабушке, – всхлипывала девочка, – она тут недалеко живет, на хуторе, через дорогу… А как вы догадались?
– Так нехитрое дело, – ухмыльнулся Степан.
Она подняла голову. На нас смотрело уродливое, оскаленное лицо зрелой карлицы! Мы и дернуться не успели, как из высокой травы материализовались «серые волки», победно вопя, попрыгали на дорогу, сбили нас с ног, повалили. Будь у нас хоть мгновение на размышление, мы бы не допустили такого позора… Небритые рожи зловонных лесных разбойников зависли над душой, замелькали остро наточенные ножи.
– Кончайте их живее! – с надрывом вопила карлица. – Чего вы на них любуетесь?!
Звуки «Кедра», как симфония Баха! Отрывисто «бахал» автомат, кричали, падали, катались в пыли лихоимцы. Я крикнул своим: «Не вставать!», уткнулся носом в невкусную дорожную пыль и так лежал, пока не устаканилась тишина. Потом мы поднимали головы, ошеломленно смотрели по сторонам, вставали на колени. Тела незадачливых разбойников, накачанные свинцом, валялись на дороге в живописных позах. На подножке машины красовалась Виола – в полный рост, стройная, чертовски привлекательная. Черные волосы, разбросанные по плечам, ласково трепал ветерок, в ее красивых глазах теснился безбрежный сарказм. Она картинно сдула дымок с дула «Кедра».
– Убедительная победа сил разума над силами добра. Ну, вы и кретины, – вынесла она убийственный, но справедливый вердикт. – Даже не верится, что вы на это повелись. С кем я связалась? Почему я еще с вами? Такая популярная разводка, такой затертый сценарий… Развлеклись, мужчины? Едем дальше?
– Ох, стыдобушка какая… – бурчал Степан, выковыриваясь из пыли. – А все из-за того, что мы, как все нормальные мужчины, души не чаем в детях, а некоторые девицы их терпеть не могут…
– Эй, проверьте там, никого я не пропустила? – крикнула Виола.
Подъем с переворотом! Мы снова моргнуть не успели, а проворная карлица, успешно косившая под мертвую, перелетела через дорогу и шмыгнула в высокую траву. Она бежала так, что пятки сверкали.
– Стреляй, Михаил! – истошно завопила Виола. – Не моргай на нее, действуй, у меня патроны кончились!
Я вскинул автомат… и не смог выстрелить. Смотрел сквозь прорезь прицела, как мелькает в траве удаляющаяся фигурка, развевается платьишко, подпрыгивает трогательный чепчик. Она так напоминала маленькую девочку… Я пыжился, пыхтел, но не мог себя заставить надавить на спусковой крючок. Палец окаменел. А «девчонка» уже скрылась за деревьями, растворилась в березняке…
– Ох, уж эта мягкотелая интеллигенция, – сплюнула Виола. – Ни хрена вы, мужики, не умеете.
– Атама-анша, – уважительно протянул Степан, прикладывая козырек ладошки к глазам. И добавил с какой-то выпуклой гордостью: – Да, мы, карлики, такие…
День тускнел, бледнели краски, солнце опускалось в синеющие на западе вершины. Подкралась тайга, сгустились скалы. Закончились обитаемые территории. Я ушел с основной дороги, которая через пару верст у деревни Кагалыш должна была превратиться в тупик. Мы ехали по девственным местам и не встречали живых существ. Теплая долина осталась за кадром. Дорога втягивалась в первозданную глушь. Но эти места я примерно знал. Уже смеркалось, когда мы съехали с восточного косогора в компактную долину Покоя, обрамленную обрывистыми стенами каньона. Мы медленно катили по щебеночным аллейкам, объезжали живописные каменные островки, покрытые мохом. В это было трудно поверить, но жилой городок, в котором мы с Анютой прожили год, оставался целым и невредимым! Если здесь и хозяйничали мародеры, то недолго. Компактные домики, прилепившиеся к краям террас, вырастали из полумглы. Царило запустение, крохотные садики заросли травой, вьюны, которые некому стало подстригать, бесконтрольно произрастали везде: косматыми мочалами оплетали заборы, дома, террасы, свешивались с обрывов. Все это выглядело как-то нереально. Беспокойство просыпалось в недрах организма. Я обратил внимание, что в укромных уголках между скалами, под деревьями, в пустотах между каменными наслоениями скапливается молочно-белый туман, поднимается от земли, клубится, но пока не вытекает на открытые участки.
– Чудно это как-то, Михаил Андреевич, – завороженно шептал коротышка. – Весь Каратай побит, разрушен, а в нашем городке, где сам бог велел покрысятничать, особо и не безобразили… Ох, не по себе мне…
Нам всем, похоже, было неуютно. Мы ехали мимо пустых домов, опасливо поглядывая на выползающие из закоулков завихрения тумана. Сдавило в груди, и сердце заныло, когда мы проезжали мимо нашего дома, утонувшего в зарослях дикого винограда. Тоска – озвереть можно. Ностальгия по относительно спокойной жизни, боль по Анюте Соколовой, которую я безумно любил, что не мешало нам по вечерам скандально выяснять отношения и бить посуду…
– Давай зайдем, Михаил Андреевич, – сладострастно шептал напрягшийся коротышка, – ради бога, пожалуйста… Всего лишь на минутку, ну, давай… Походим, посмотрим, как там – и дальше поедем… Может, из вещей что-нибудь заберем…
Предчувствия давили. Я должен был послать его куда подальше, выбираться отсюда, но притяжение «родного дома» было сильнее голоса разума… Да и Виола не возражала передохнуть, посмотреть, как жил когда-то этот «бестолковый» мужчина, с которым ее на пару дней свела судьба. С замиранием сердца я бродил по пустым помещениям, трогал знакомые вещи. Мародеры почтили наш дом присутствием, но только раз или два. Разгромили барную стойку, обвалили пару шкафов, рассыпали крупы по полу. Осколки стекла вперемешку с пылью… Степан, взобравшись на стул, кряхтя от натуги, отваливал в сторону тяжелую безвкусную картину, повествующую о прелестях крестьянской жизни, – под картиной у меня был встроенный в стену бар. Мародеры его не нашли.
– Как-то запущенно у тебя тут, Михаил Андреевич… По пивку, нет?.. Ну, как хочешь, – он мастерски сбил крышку с бутылки об угол стола. – Какая гадость, честное слово, да оно же прокисло… Слушай, эту штуку надо пить очень и очень осторожно…
Потом он прыгал на кровати у себя в каморке под лестницей, умилялся, что словно и не уезжал, что здесь все как раньше. Парамон с открытым ртом болтался по дому, разглядывая диковинные атрибуты относительно цивилизованной жизни. Виолу потянуло в нашу с Анютой спальню. Ехидно подмигнув, она скрылась за дверью. Я был решительно против – не позволю порочить мою израненную память! Но не драться же с ней. Она по-хозяйски разрывала вещи в шкафу, ворошила ногами разбросанные по полу тряпки, от одного вида которых у меня жалобно стонало сердце. Извлекла двумя пальчиками шелковые стринги, в которых Анюта обожала гулять по дому, пугая Степана, оценила их размер и пробормотала:
– Неплохо, неплохо… – Иронично на меня посмотрела. – Ну, что ж, твоя жена была не жирной, не дылдой, вроде меня, обладала зачатками вкуса, хотя, рискну предположить, была стервозной штучкой, что, кстати, в моих устах звучит как комплимент.
– Ну, хватит. – Я отобрал у нее трусики, бросил их обратно в шкаф и, вместо того чтобы вытолкать эту несносную особу в коридор, отвернулся к окну. Щеки пылали. Я чувствовал, как она меня разглядывает – насмешливо, с издевкой, с тщательно скрываемым интересом. Я резко повернулся, и все во мне упало… Она прилегла на нашу с Анютой кровать, с которой кто-то свистнул покрывало; лежала, забросив руки, смотрела на меня, не моргая, вся такая манящая, магнитная, эротичная, черт ее подери! Со мной происходило что-то убийственное. Я чувствовал злость, возмущение, небывалый сексуальный подъем. Щеки раскалились, пылала голова…
– Ну, что ж, мужчина с подчеркнутым атрибутом пола… – Голос Виолы звучал приглушенно, вкрадчиво – через треск «эфира». Она смотрела то в глаза мои, то… ниже. – Долго ты там еще будешь выкаблучиваться? Да, я не в твоем вкусе, и ты не в моем вкусе, но… что это меняет, если хорошенько подумать?
Вот только и осталось, что хорошенько подумать. Я сделал к ней шаг – весь уже готовый, на взводе. Плевать, что мы немытые, злые, уставшие…
Звонкий голос Степана пронесся по коридору.
– Вот черт… – опомнился я. – А вдруг эти двое войдут?
– О, мой бог, какие мы беспомощные… – простонала Виола – она заводилась, расстегивала «молнию»,
