занимался? — спросила она, устраиваясь на подушке так, чтобы получше видеть его лицо. Джонни выглядел молодым, сильным, уверенным — и в то же время совсем взрослым. По совести сказать, теперь он казался гораздо взрослее, чем раньше, хотя, как Элис успела заметить, теперь он больше не хмурится. Раньше его лоб частенько пересекала озабоченная морщинка, сейчас же Джонни выглядел безмятежно счастливым.
Потом Элис пришло в голову, что ее последний вопрос прозвучал достаточно странно. Ну чем, в самом деле, он мог заниматься? Это раньше, когда Джонни был жив, она спрашивала, как прошел его день, и он рассказывал о школе, о работе, о соревнованиях и тренировках. Теперь все изменилось, и она ждала его ответа почти со страхом.
— Я был у Бекки, — ответил Джонни, и взгляд его стал печальным. — Она… она очень переживает.
Он действительно наблюдал за Бекки на протяжении нескольких часов, видел, как она разговаривает с детьми и с матерью, и убедился, что его возлюбленная все еще страдает.
— Бекки и Пэм заходили днем. Они…
— Я знаю, мама. Я ведь был здесь.
— Ты был здесь?!
Он кивнул и, казалось, задумался о чем-то другом.
— Бобби очень боится потерять тебя, — сказал он после небольшой паузы, но Элис об этом уже догадалась. Ее младший сын по-прежнему не произносил никаких слов, но его сегодняшнее поведение говорило само за себя. Он не оставлял ее одну буквально ни на минуту и повсюду ходил за ней как приклеенный, глядя на нее встревоженными глазами. Несмотря на свои девять с небольшим лет, Бобби уже знал, что такое смерть, и боялся, что его мама тоже может исчезнуть.
— Наверное, он испугался, что я не вернусь из больницы. Как не вернулся домой ты, — проговорила Элис.
— Да, — согласился Джонни. — Он переживает из-за тебя, а Шарли очень переживает из-за папы.
Элис не знала, что на это сказать, и только кивнула. Она и сама с тревогой следила за мужем. Поначалу, сразу после той страшной аварии, Элис все внимание переключила на младшего сына. Что только не делали они с Джимом, чтобы вылечить малыша! И Джим делил с женой все трудности и заботы. Но шло время, речь у Бобби так и не восстановилась, и, казня себя за несчастье, Джим опять стал прикладываться к бутылке. До аварии Джим тоже не упускал случая выпить, но никогда не переходил границ дозволенного. Элис же надеялась, что проблема разрешится сама собой. Может быть, так бы и случилось, если бы не авария, в которой был виноват нетрезвый Джим. Джим стал пить все чаще и все больше. Он не скандалил, не дрался и никогда не напивался до такой степени, что назавтра не мог пойти на работу. Он никогда не пил вне дома, но стоило ему вернуться домой с работы, усесться перед телевизором и открыть первую банку пива, как он уже не мог остановиться. К тому моменту, когда пора было ложиться спать, Джим на автопилоте поднимался наверх, принимал душ и без чувств падал в кровать. И так все повторялось изо дня в день. Элис понимала, что так жить нельзя, что пьянство Джима не только разрушает его нравственное и физическое здоровье, но и сказывается на всех членах семьи, однако она уже ничего не могла сделать. Ей было не с кем посоветоваться, а муж разговаривать с ней на эту тему отказывался — он просто не слушал никаких ее доводов, и, в конце концов, Элис отступилась. Все чаще она ловила себя на том, что оправдывает мужа и — особенно в разговорах с детьми — находит для него новые и новые извинения. И всё же все в доме — как и многие соседи, впрочем, — знали, что происходит с Джимом Петерсоном и почему. А теперь еще один страшный удар — смерть Джонни. Даже для очень сильного человека это были тяжелые испытания, и Джим сломался. Он предпочитал топить свой разум в алкоголе, чтобы не думать, не чувствовать, не вспоминать. Наверное, для него это был единственный способ спастись от жестокой действительности.
— Ну и как все будет дальше? — спросила Элис, с любопытством глядя на Джонни. Весь день она гадала, действительно ли она видела и разговаривала с ним в больнице, или все-таки ей это пригрезилось под действием лекарств. Теперь, когда сын появился у нее в спальне, она склонялась к мысли, что галлюцинации тут ни при чем, и что ее Джонни каким-то волшебным образом вернулся к ней из небытия, но вот как объяснить это остальным? Сама она за это вряд ли бы взялась — подобная задача была ей явно не по плечу.
— Ты будешь с нами все время или, как сегодня, будешь уходить и приходить? — уточнила она. Самым странным в эти минуты ей казалось то, что они с Джонни разговаривали совершенно нормально; в больнице Элис задавала свои вопросы и слушала его ответы в основном мысленно, «в голове», но сейчас она испугалась, что кто-то из домашних может их ненароком услышать. Придется им быть поосторожнее, подумала Элис, иначе люди решат, что она свихнулась, если разговаривает сама с собой.
— Я думаю, что, поскольку мне нужно делать и другие дела, время от времени я, наверное, буду исчезать, — обстоятельно ответил Джонни. — Мне ведь надо навещать и Бекки. — При этих словах его глаза опять стали грустными. Сегодня он уже видел свою девушку, видел, как она подавлена, и от всей души ей сочувствовал. Наблюдая за Бекки, Джонни со всей очевидностью понял, что его смерть затронула не только его родных, но и всех, кто его любил. Впрочем, именно поэтому он и вернулся. Слишком много связей оказалось оборвано, слишком много дел не доделано, и теперь ему нужно было как можно скорее привести все в порядок.
Поднявшись, Джонни подошел к двери спальни, но на пороге остановился и еще раз улыбнулся матери.
— Как же все-таки хорошо дома! — сказал он и вздохнул. Джонни знал, что вернулся ненадолго; Элис тоже знала и боялась этого, и все же она была рада.
— Да, — согласилась она. — Особенно теперь, когда ты снова с нами. Знаешь, мне очень тебя не хватало. — Она говорила ему это уже несколько раз, но ни эти и никакие другие слова не могли бы в полной мере выразить все, что она на самом деле чувствовала. Смерть сына оставила внутри ее выжженную черную землю, но теперь в душе Элис снова распускались благоухающие цветы.
— И мне тоже, — ответил он негромко. — Ну ладно, спокойной ночи, мама… Мне еще нужно проведать папу.
— Разве он может тебя увидеть? — удивилась Элис. Насколько она поняла, видеть и слышать Джонни могла только она.
Джонни рассмеялся:
— Ты что, нет, конечно! Он же испугается до смерти!
— Да, пожалуй, ты прав. — Элис тоже улыбнулась.
— Я просто хотел убедиться, что с ним все в порядке. Кроме того, я, пожалуй, загляну к себе в комнату — мне нужно найти кое-что из моих вещей. Кстати, куда ты положила мой спортивный джемпер с эмблемой школьной футбольной сборной? Надеюсь, ты никому его не отдала?
— Разумеется, нет. Я оставила его для Бобби. Он его даже примерил, но твой джемпер ему еще великоват. Я сказала Бобби, что когда он вырастет, то сможет его носить. Видел бы ты, как у него загорелись глаза!
Они обменялись улыбками, потом Джонни сказал великодушно:
— Пока Бобби подрастет, пусть его надевает Шарлотта. — Сам он очень гордился своим футбольным джемпером и носил его постоянно.
— Мне кажется, Джим не разрешит. Он считает, что твой джемпер не должен никто носить. Он — твой, он так и лежит в твоей комнате в шкафу, как и остальные вещи.
Когда Джонни погиб, Элис не стала ничего трогать или раздавать, как было принято в подобных случаях. На это у нее просто не хватило душевных сил. И теперь, спустя четыре месяца после гибели Джонни, его комната оставалась такой же, какой была при нем: на полках стояли завоеванные им кубки, на стенах висели вымпелы, медали, спортивные и школьные фотографии. Это было самое настоящее святилище, храм, воздвигнутый в его честь. Элис, впрочем, редко туда заходила, если не считать первых недель; ей было вполне достаточно сознавать, что в доме по-прежнему остается что-то принадлежащее ее старшему сыну.
— Спи, мама, — мягко сказал Джонни. — Тебе нужно окрепнуть после болезни. Утром увидимся. — Да,
