водки.
— Главное, не киксовать. Нахрапом его, Гена, нахрапом! — сказал экс-фаворит и раскатисто захохотал. — Представляю морду Походина, когда ты ему этот вексель к оплате предъявишь!.. Ха-ха-ха!!!
«Экс-фаворит прав, тряхнуть плешивого стоило бы, — уговаривал себя Чугуев по дороге домой. — Он еще на афганской наркоте миллионы сколотил. А ты, Геннадий Васильевич?.. Лох ты нищий по его меркам. Всю черную работу кто за него делал? Сколько ты за его «лимоны» греха смертного на душу взял… Плешивый той афганской наркотой всю жизнь твою, можно сказать, как плугом, перепахал… Ходил бы ныне в штанах с лампасами, Геннадий Васильевич, по родной Конторе и не дрожал бы как заячий хвост при одном упоминании Инквизитора… Уж коли такой случай бог послал — баксы на бочку, плешивый, или «чистосердечное» Хозяину уйдет… Сам не за красивые глаза чемоданы компромата на рыжих и кудрявых ему в Цюрих сливаешь… Да-а… Очумелые «завлабы» с вашей подачи пещерный капитализм в больную Россию фуксиком протащили — вот и кушайте свое дерьмо, ребята! Жрите его солдатскими черпаками из позолоченного корыта… Жрите, как свиньи, а мы вам подхрюкивать будем. Коли зазеваетесь — не обессудьте… Это у зэков выживает сильнейший, а в вашей «рыночной» буче, смердючей, кипучей, — подлейший», — засмеялся Чугуев, ощущая в кармане приятную тяжесть нераспечатанной пачки стодолларовых купюр.
ГЛАВА 27
В офисе фирмы «СКИФЪ» стояла зловещая тишина. Все собрались в кабинете Ольги. Сима Мучник полулежал в кресле, стонал и тупо смотрел в пустоту. Тото Походин крутился в офисном кресле, изображая скорбь. У двери, как в почетном карауле перед Мавзолеем, застыли Хряк с Бабахлой, а за Ольгиным столом расположился Походин-старший. К удивлению Тото, в глазах его отца стояли слезы. Дрожащими пальцами он перебирал бумаги Ольги. Особенно почему-то его заинтересовал пустой фирменный бланк с ее подписью, и он отложил его в сторону. Сквозь раскрытую дверь послышался телефонный звонок и голос секретарши Светочки. Через минуту она сама на цыпочках появилась в кабинете и протянула Походину трубку радиотелефона. Тот, смахнув слезы с глаз, со скорбным видом выслушал сообщение.
— Звонили из МЧС, — сказал он, положив трубку. — Ничего такого водолазы подо льдом не нашли… Самолет подняли… Специалисты, как положено, приступили к его изучению. Придется хоронить то, что есть… Ты слышишь, Серафим Ерофеевич?..
— Слышу, — отрешенно ответил тот и внезапно запричитал тоненьким дискантом: — Боже ж мой, господин Походин, Сима Мучник опять стал нищим… У него больше нет денег, машины и дома, нет фирмы и нет его любимой жены. Симе Мучнику теперь придется, как последнему лоху, торговать в лавке собачьими консервами и презервативами… Почему Сима Мучник не послушал совета своего папы?.. Папа всегда говорил, что эта страна не для цивилизованных людей… Боже ж мой, Сима Мучник опять нищий!
Причитания Мучника действовали на нервы Походину. Уж он-то знал, что при любом исходе Мучник не будет нищим, если, конечно, миллионов десять долларов считать только деньгами на карманные расходы. Этот тщательно скрываемый ото всех и от Ольги в первую очередь загашник был сделан Симой в обход фирмы «СКИФЪ» на посредничестве и лоббировании интересов израильских и южноафриканских фирм в российских алмазном и алюминиевом производствах. Большая часть этой суммы давно наращивала жирок на депозитных счетах в банках Амстердама, Иерусалима и Лондона.
— Боже ж мой, господин Походин, пожалуйста, пожалейте бедного Симу и сами позвоните в Цюрих… У меня… Я… Я…
— Не якай, Серафим, возьми себя в руки, — сказал Походин и жестом приказал всем покинуть кабинет.
Вышли все, кроме находящегося в прострации Мучника.
— Это ты, Виктор Иванович? — замогильным голосом спросил Походин, набрав цюрихский номер. — Это я, Николай Трофимович, звоню тебе из Москвы… Наберись мужества, мой дорогой друг и соратник…
В Цюрихе в этот час только вступал в права зимний рассвет. Скупые лучи выглянувшего из-за горных вершин бледного лимонного солнца высветили мерцающими рефлексами старинные цветные витражи на готических окнах спальни. Виктор Коробов, с трудом сбрасывая с себя остатки сна, покосился на спящую под старинным балдахином фрау Эльзу и недовольно бросил, зажав трубку ладонью:
— Что, говорю, у тебя там стряслось?.. Что, погибла Олька?.. Разбилась на самолете?.. Когда это случилось?.. Вчера?.. А почему сообщаешь лишь сегодня?.. Что, водолазы труп искали, думали, что с парашютом выбросилась?.. Похороны послезавтра, говоришь?.. Я на похороны?.. Вот и я не знаю, выпустят ли меня назад к жене и сыну… От греха, объяви там, что я в командировке в Японии и приехать не могу… Да, чуть не забыл: Ника, внучка, выехала с бонной фрау Мартой поездом в Москву… Ольга вчера утром звонила и попросила отправить ее, чтобы окрестить в православие, что ли… Вернуть?.. Поезд, наверное, уже пересек границу Швейцарии… Ольга просила срочно, поэтому отправил я ее сегодня ночью ближайшим поездом через Киев. Вагон у нее семнадцатый. Так что встречайте… Ты понял меня, встречайте ее!.. Да, да, я в курсе завещания покойной дочери… Всегда супротив отца шла, супротив… Оспорить завещание?.. Тут тебе, брат, не Россия — тут в лапу не сунешь… У швицев все по закону: зарегистрировано, пронумеровано, печатями скреплено и в банковский сейф положено. Так что встречайте девочку и знакомьте ее с отцом… Обязательно знакомьте… За девочку головой отвечаешь… Понял… Да?.. Все понял?..
Положив трубку, Коробов вышел из спальни и прошел в свой кабинет. Там он достал из бара бутылку виски и, налив полный фужер, остановил взгляд на фотографии Ольги, стоящей на его письменном столе. Она была снята на Цюрихском озере в окружении белых лебедей, а кормила почему-то из рук черного лебедя.
— Ухайдакали тебя, Ольга Викторовна… Допрыгалась?.. Ухайдакали!.. Ай не знала, что на Руси испокон веков деньги и власть в обнимку со смертью ходят?..
Коробов был абсолютно уверен, что катастрофу с самолетом Ольге подстроили. Слишком хорошо знал он волчьи законы криминальной элиты новой России, к которой принадлежала и его дочь.
С фотографии Ольги Коробов перевел взгляд на висевшую на стене фотографию Ники и Карла, снятых этим летом в Диснейленде под Парижем. Сдернув фотографию со стены, поднес ее к окну и долго всматривался в лица детей. Потом конторскими ножницами аккуратно разрезал фотографию пополам… Половину с сыном и наследником Карлом он положил в свой стол, а половину с внучкой Никой положил в лежащий на столе кейс.
В офисе фирмы на Сретенке продолжал причитать о постигшей его утрате и грядущей нищете Сима Мучник. Чтобы успокоить его, Походину пришлось позвать в кабинет секретаршу Светочку со шприцем и резиновым жгутом. Получив дозу, он несколько успокоился. Лишь время от времени восклицал:
— Боже ж мой… Я уже нищий, господин Походин! Нищий, боже ж мой!..
В дверь испуганно протиснулись Хряк и Бабахла.
— Шеф, к тебе телка какая-то, — сказали они в один голос драматическим шепотом. — Пакет, лепит, в натуре, передать.
— Какой еще пакет?
— Базар развела, от шефини, бля, с хаты в Марьиной Роще.
— Фуфло, — простонал Сима. — Хату оставить за собой мылится.
— Введите, — приказал Походин и отошел в затененный угол кабинета.
— Толян, велят впустить телку, — выпалил за дверь Бабахла.
Тото втолкнул в дверь перепуганную Лариску с пакетом, перевитым скотчем, потом по знаку отца вытолкал за дверь Хряка с Бабахлой и тактично удалился сам.
— Ольга Викторовна приказала какому-то Скифу, — заверещала Лариска. — А я утром телик включила… У меня глаза на лоб шмыгнули, а на чердаке сразу тайфун Маруся загудел!..
— Какая еще Маруся? — простонал Сима.
