– Чуть попозже. Мне не хочется уходить отсюда, здесь так хорошо. А вы тоже живете в этом особняке?
– Нет, – покачал он головой. – Нас разместили в доме на рю дю Бак. Это, конечно, не такой дворец, но там удобно. И это совсем рядом.
Офицер не отрывал от нее глаз, произнося эти слова. В каждом движении Зои сквозило изящество – не грациозность танцовщицы, а почти царственное величие, – но улыбка была невыразимо печальна.
– Вы служите в штабе генерала Першинга?
– Да, – отвечал он, не уточняя, что был одним из его адъютантов. – Вы давно на сцене? – спросил он и тотчас спохватился, что вопрос его, адресованный совсем юной девушке, звучит странно.
Беседа продолжалась по-английски, которым Зоя владела благодаря Смольному институту превосходно.
– Меня приняли в труппу месяц назад, – улыбнулась она. – К величайшему неудовольствию моей бабушки.
– Зато ваши родители, должно быть, гордятся вами, – сказал офицер и тотчас пожалел о своих словах: искорки смеха в глазах Зои погасли.
– Моих родителей убили в Петрограде… в марте, – еле слышно произнесла она. – Я живу с бабушкой.
– Простите…
Под мерцающим взглядом этих синих глаз Зоя чуть было опять не расплакалась. Она впервые рассказала постороннему о своей трагедии: ее коллеги почти ничего не знали о ней. А этот офицер чем-то напоминал ей отца – то ли сдержанным изяществом движений, то ли коротко остриженными, темными с проседью волосами, то ли блеском глаз.
– А здесь вы с нею? – Сам не понимая почему, он пленился этой совсем еще молоденькой русской девушкой с такими большими и печальными зелеными глазами.
– Да, мы приехали сюда… после… после того, что случилось… – Голос ее пресекся.
– Прогуляемся немного? – спросил он, мягко беря ее руку в свои, показавшиеся Зое удивительно надежными. – И, может быть, выпьем немного шампанского.
Они стали прогуливаться вокруг скульптуры, болтая о войне, о Париже, обо всем, что не было так мучительно вспоминать Зое.
– А вы откуда? – спросила она.
– Из Нью-Йорка. – Зое это почти ни о чем не говорило: она знала об Америке очень мало.
– А какой это город?
– Большой, суетливый, – засмеялся он, глядя на нее с высоты своего роста. – Наверно, не такой красивый, как Париж. – Ему хотелось спросить ее о Петрограде, но он понимал, что это будет не к месту и не ко времени. – У вас каждый день спектакли?
– Да. Но перед сегодняшним мне дали неделю, чтобы отдышаться.
– А как же вы проводите свой досуг?
– Мы ходим с бабушкой гулять. Пишу письма друзьям в Россию… читаю… сплю… играю со своей собачкой.
– Я вижу, у вас довольно приятная жизнь. А какая у вас собачка?
Он произносил эти пустые, ничего не значащие слова, потому что ему хотелось узнать ее поближе, а почему – он и сам не сумел бы ответить. Эта девушка явно была вдвое его моложе, но чем-то трогала его душу.
– Коккер-спаниель, – улыбнулась Зоя. – Ее мне подарил мой самый близкий друг…
– Друг? – переспросил он с интересом.
– Подруга, я хочу сказать. Троюродная сестра.
– И вы привезли собачку из России?
Зоя кивнула, и ее огненные волосы взметнулись, точно языки пламени.
– Да. И она перенесла это путешествие лучше, чем я. В Париж я приехала с тяжелой корью. Как глупо, правда?
Но уже ничего из того, что касалось так или иначе этой девушки, глупым ему не казалось, хотя он не знал даже, как ее зовут.
– Отчего же? Вовсе не глупо. Скажите, мадемуазель, не пора ли нам представиться друг другу?
– Зоя Юсупова, – присела Зоя.
– Клейтон Эндрюс. Капитан Клейтон Эндрюс.
– И мой брат был капитаном лейб-гвардии Преображенского полка, но вы, наверно, и не слыхали о таком. – Она взглянула на него выжидательно, и опять дымка печали заволокла ее прекрасные глаза.
Посмотрев в них, капитан понял смысл расхожего выражения «глаза – зеркало души»: как стремительно менялось ее настроение! Сейчас их изумрудная глубина блестела от непролитых слез, и Клейтон готов был сделать все, что только можно, лишь бы они вновь заблестели радостью.
– Я, к сожалению, так мало знаю о России, мисс Юсупова…
