сильное сердцебиение. Его внучка Элизабет была всего на год моложе Саши.
В то лето на Николая неизгладимое впечатление произвело выступление в Нью-Йорке Иегуди Менухина. Ребенок изумительно играл на скрипке и был всего на три года старше Николая, который был потрясен искусством своего сверстника и еще долго, к радости Зои, вспоминал его.
Клейтон же часами просиживал на берегу, читая «На Западном фронте без перемен»; в то лето он увлекся также игрой на бирже. С марта акции то подымались, то резко падали, и некоторые наживали на этом целые состояния. Везло и Клейтону: за последние два месяца он подарил Зое два бриллиантовых колье; а в августе из Вены до них дошло известие – умер Дягилев. Казалось, для Зои закрылась еще одна, столь важная страница ее жизни.
– Если бы не Дягилев, – сказала она Клейтону во время прогулки, – мы действительно умерли бы с голоду. Больше ведь я ничего не умела. – Она с грустью посмотрела на Клейтона, и он взял жену за руку, вспоминая, какой тяжелой была тогда ее жизнь, в какой ужасной квартире она жила, ведя полуголодное существование. Это было нелегкое время, но оно ушло в прошлое, и Зоя с улыбкой взглянула на мужа. – А потом появился ты, любимый… – Она никогда не забывала, что спас ее он.
– Нашелся бы еще кто-нибудь.
– Никого я не смогла бы полюбить так, как тебя, – прошептала она. Он наклонился поцеловать ее, и они долго стояли, прижавшись друг к другу, в ярких отблесках летнего заката. На следующий день они возвращались в Нью-Йорк. Николаю надо было идти в школу, а Саше предстояло впервые пойти в детский сад: Зоя в отличие от Клейтона считала, что ей полезно пообщаться с другими детьми. Впрочем, в таких вопросах Клейтон полностью доверял жене.
Вскоре после возвращения в Нью-Йорк Клейтон и Зоя снова обедали у Рузвельтов, которые и сами только что вернулись из своего летнего дома в Кампобелло. А спустя неделю Эндрюсы устраивали у себя прием в честь открытия зимнего сезона. Был, как всегда, князь Оболенский, были и многие другие – сливки нью-йоркского общества.
Сентябрь пролетел незаметно – в приемах, премьерах и балах, и вот наступил октябрь. Обеспокоенный тем, что его акции падают, Клейтон позвонил Джону Рокфеллеру, но тот уехал на несколько дней в Чикаго, и предстояло дожидаться его возвращения. А еще спустя две недели советоваться с Рокфеллером было уже поздно: акции Клейтона продолжали стремительно падать. Зоя не знала, что муж вложил в них все свои сбережения. Ведь раньше все шло хорошо, и Клейтон был уверен, что сможет укрепить материальное положение семьи.
До 24 октября все лихорадочно продавали акции, все, кого знал Клейтон, находились в панике. Сам же Клейтон, побывав в тот день на бирже, пришел в отчаяние; впрочем, на следующий день положение стало еще хуже; понедельник же обернулся новой трагедией: прогорели акции более чем на 16 миллионов, и к вечеру Клейтон понял, что разорен. Биржа, бессильная остановить неистовую продажу акций, закрылась только в час ночи, но для Клейтона все было кончено: он уже потерял все, что имел. У них с Зоей остались теперь только дома и то, что было внутри. Клейтон шел домой пешком, на душе у него скребли кошки.
Вернувшись, он не мог смотреть Зое в глаза.
– Что случилось, милый? – Зоя увидела, что лицо мужа было серым. Она сидела у зеркала и расчесывала свои великолепные вновь отросшие волосы – модные стрижки Зое не нравились. Войдя в комнату, Клейтон уставился на камин невидящим взором, а затем медленно обернулся к жене.
– Что случилось? – Выронив щетку, Зоя бросилась к нему. – Клейтон… Клейтон, что случилось?!
Он посмотрел ей в глаза, и ей тут же вспомнился взгляд отца, когда убили Николая.
– Мы потеряли все, Зоя… все… я сделал глупость…
Он попытался объяснить ей, что произошло, она слушала его с широко раскрытыми глазами, а потом крепко обняла за шею.
– О боже!.. Как я мог поступить так глупо!.. Что мы теперь будем делать? – восклицал Клейтон.
У нее зашлось сердце. История повторялась… Но тогда она была одна и выжила, а теперь они вместе.
– Мы продадим все… Мы будем работать… Мы выживем, Клейтон. Не переживай.
Но он вырвался из ее объятий и нервно зашагал по комнате в ужасе от мысли, что они разорены, что мир вокруг рушится.
– Ты сошла с ума! Мне пятьдесят семь лет… Что, по-твоему, я смогу делать? Работать таксистом, как князь Владимир? А ты снова вернешься в балет? Не валяй дурака, Зоя… Мы разорены! Разорены! Дети умрут с голода… – Он плакал, и, когда она взяла его руки в свои, они были холодными как лед.
– Они не умрут от голода. Я могу работать, ты тоже. Если мы продадим то, что у нас есть, мы сможем прожить несколько лет. – Одни бриллиантовые колье могли бы обеспечить им кров и пропитание надолго.
Но Клейтон с отчаянием покачал головой, ибо понимал сложившуюся ситуацию намного лучше, чем жена.
Он уже видел человека, выбросившегося из окна собственной конторы. И потом, она ничего не знала о тех огромных долгах, которые он наделал, полагая, что сможет вскоре расплатиться.
– И кому, интересно знать, ты все это продашь?
Тем, кто потерял все, до последней рубашки? Все бесполезно, Зоя…
– Не правда! – спокойно сказала она. – Мы вместе, у нас есть дети. Когда мы убегали из России, у нас не было ничего, кроме лошадей дяди Ники и драгоценностей, которые мы зашили в подкладку нашей одежды, и все-таки мы выжили. – Они оба одновременно подумали об убожестве ее парижской квартирки, а ведь теперь у нее был он и дети. – Подумай о том, что потеряли другие… подумай о дяде Ники и тете Алике… Не плачь, Клейтон… по сравнению с тем, что пережили они, наше положение не так уж плохо, согласись, любимый…
Клейтон по-прежнему не мог сдержать рыданий.
В тот вечер за обедом он почти ничего не говорил.
