хозяйку замка. Графиня, ставшая любовницей генерала, оказалась, однако, женщиной добросердечной, и к тому же замок стоял довольно далеко от линии фронта и находился в сравнительной безопасности. Правда, Эдуару было бы намного спокойнее, если бы удалось отправить Викторию с сыном в Швейцарию, хотя бы на несколько месяцев, пока не придет время отнять мальчика от груди.
Виктория провела дома пару недель, но удивительно быстро оправилась. Сестры милосердия часто ее навещали, а маленький Оливье быстро стал счастливым талисманом для всего лагеря. Солдаты посылали ему подарки и вырезанные из дерева игрушки. Дидье даже связал крошечные носочки, и кто-то разыскал бог весть где плюшевого мишку.
Обожающий отец часто наблюдал, как мальчик дремлет у материнской груди. Оливье Эдуард де Бонвиль был поистине счастливым младенцем, потому что родился у влюбленных и любящих родителей. Для всех он стал цветком жизни, выросшим среди мук и крови.
К июню Виктория полностью обрела силы и былую фигуру, к полному восторгу Эдуара, и снова приняла на себя обязанности водителя, поскольку кормила сына только утром и вечером. Они оставляли его на попечение графини, и Виктория всегда рвалась поскорее увидеть своего малыша. Иногда молока бывало столько, что на лифе платья появлялись темные пятна. Но добродушный мальчик без криков и жалоб довольствовался козьим молоком, если родителям предстояли далекие поездки. Иногда приходилось возвращаться только на следующий день. Но Эдуар неизменно брал с собой Викторию, и, несмотря на все тяготы войны, они ухитрялись почти не расставаться. К счастью, генерал прекрасно относился к Эдуару и часто посылал его с поручениями в Американскую эскадрилью, где служили добровольцами семеро летчиков-американцев. Виктория всегда с радостью отправлялась на встречу с соотечественниками, да и они были в полном восторге. Двое пилотов оказались жителями Нью-Йорка, что еще больше сближало их с Викторией.
В июне Доусоны крестили детей. Оливия настояла, чтобы девочек назвали Элизабет и Викторией, в честь ее матери и сестры. Чарлз немного удивился, но решил, что жене приятно будет иметь свою тезку. Элизабет дали второе имя – Шарлотта, в честь отца, а Виктории – Сьюзен.
Джефф был совершенно очарован сестричками, а Берти с головой ушла в дела: кормила, одевала, умывала малышек. Оливия пыталась было кормить их грудью, но она была очень слаба и долго не могла оправиться от трудных родов. Доктор велел ей набираться сил, поэтому близняшек перевели на искусственное питание, и теперь все домочадцы едва не дрались за право поднести бутылочки к крошечным ротикам.
Но Оливия постепенно поправлялась, и в июне уже чувствовала себя прекрасно. За день до второй годовщины свадьбы они стояли в церкви Святого Фомы, и Оливия искренне считала себя счастливейшей женщиной на свете, пусть и по-прежнему задавалась вопросом, что станет делать, когда вернется Виктория. Может, им придется навсегда поменяться местами. Оставалось надеяться, что Виктория не вообразила, будто сестра безумно влюблена в Чарлза: Оливия старалась не упоминать о своих истинных отношениях с мужем сестры, и в ответных письмах Виктория вообще о нем не спрашивала. Оливия подозревала, что сестра встретила кого-то, хотя она в основном рассказывала о делах на фронте, насколько позволяла военная цензура. Но Оливия твердо знала, что Виктория довольна и спокойна.
В июне, во время сражения при Вердене, Эдуар и Виктория возвращались в Шалон из Анкура после секретного совещания с командованием союзников. На совещании присутствовали все высокопоставленные офицеры, включая Черчилля. Настроение было подавленным. Весы клонились на сторону противника, и бойне, казалось, не будет конца.
Виктория вместе с остальными водителями все это время терпеливо ждала в коридоре. На обратном пути Эдуар мрачно молчал и почти не смотрел на дорогу. Виктория давно научилась не отвлекать его в такие минуты, но сама торопилась к сыну. Груди, как обычно, набухли молоком, промочившим платье, и она не могла дождаться, когда наконец покормит малыша Оливье.
Неприятные ощущения тяжести и ноющей боли заставили ее на секунду забыть об осторожности.
– Что там? – неожиданно спросил Эдуар, вглядываясь в какой-то предмет на обочине дороги, но Виктория только улыбнулась в ответ. Эдуар сильно устал и расстроен. Союзники проигрывают войну, а американский президент Вильсон не спешит присоединиться к воюющим. Если бы только он видел, как нуждаются в помощи англичане и французы, тогда все, возможно, пошло бы по-другому.
Она зазевалась и едва не выпустила руль, когда машина наткнулась на бугорок и, вильнув в сторону, остановилась в нескольких дюймах от толстого дерева. Эдуар тихо выругался. Оба были измучены и раздражены.
Они были почти у границ Шалона, когда Эдуару показалось, что он снова что-то увидел. Он попросил Викторию сбросить скорость, но она слишком торопилась в замок. Они немного поспорили, и он полушутя приказал ей подчиниться!
– Немедленно притормози, Виктория, мне нужно видеть, что там.
Но когда вопреки протестам Виктории, считавшей это самоубийством, они остановились, он не разглядел ничего подозрительного. Она снова рванула вперед, и тут на дорогу выбежала собака. Виктория успела свернуть, но опять едва не врезалась в дерево. Она в который раз попыталась успокоиться, но вдруг услышала тихое жужжание, странным образом напомнившее ей о «Лузитании». Нечто вроде негромкого, но противного воя. Виктория обернулась к внезапно сжавшемуся Эдуару и ахнула, увидев его широко раскрытые глаза.
– Пригнись! – заорал он, и оба нырнули вниз.
Виктория уже хотела было приподняться, как заметила багровую струйку, медленно сочившуюся по мундирному сукну. Она попыталась перевернуть Эдуара, но он покачал головой и, едва выговаривая слова, велел на полной скорости ехать в Шалон. В этот момент вторая пуля ударила в него: очевидно, немецкие снайперы подстерегали запоздавших офицеров. Виктория что было сил жала на акселератор, время от времени дотрагиваясь до Эдуара. Его полевой телефон на таком расстоянии не действовал.
Вскоре изо рта Эдуара потекла кровь; он терял сознание. Она не знала, что делать: везти его скорее в госпиталь или попытаться самой остановить кровотечение. Но было поздно: он обмяк и смертельно побледнел. Виктория поняла, что конец близок.
– Эдуар, – прошептала она, нажимая на тормоз и кладя его голову себе на колени. Она уже видела такие лица, похожие на маски смерти, видела сотни раз, но представить не могла, что такое случится с ним. Этого не может быть… не сегодня… не сейчас… невозможно…
Она звала его по имени, кричала, трясла, хотя понимала, что это бесполезно. Странно, что он еще дышит.
– Эдуар! – вопила она, рыдая. – Послушай, послушай…
