— Да, Адъюнкт. Думаю, это так.
— Все наши планы… наши хитрости… ведь примитивные силы нашей воли как-то умеют убедить, будто всё вокруг неизменно, будто окружающий мир только и ждет наших слов и поступков.
— Боги…
— Да, знаю. Но к этому, — она кивнула на восток, — они не причастны.
— Не причастны?
— Слишком это опустошительно, солдат. Ни одна сторона еще настолько не отчаялась. А перед этим, — она пожала плечами, — все их игрища выглядят бледно.
— Адъюнкт, — ответила Апсалар, — вам недостает веры.
— И во что же это?
— В нашу сопротивляемость.
— Может быть.
Однако Апсалар ощущала, как крошится ее собственная вера, заменяясь одной — единственной мыслью. Хотя и этой единственной мысли недостает решимости.
'Это… это было предвидено. Кем-то. Должно быть…'
Кто-то знал, что такое случится.
Большинство людей слепо, сознательно или бессознательно. Но есть и зрячие.
'Итак, мой неведомый прозорливый друг, тебе пора что-то предпринять и поскорее'.
Ормулоган в сопровождении своей жабы подковылял к Парану. В руках он держал кожаный портфель. Жаба тоном удовлетворенного пессимиста что-то блекотала насчет сумасшедших живописцев и жестокого мира. Ормулоган споткнулся и упал к ногам Парана, портфель раскрылся и вывалил содержимое — в том числе десятки деревянных карт. Большинство было пустыми.
— Ты едва начал! Проклятый идиот!
— Совершенство! — провизжал Ормулоган. — Вы сказали…
— Да ладно, — бросил Паран. Он глянул на восток. Копья зеленого огня падали дождем. — Материк? Море? — гадал он вслух. — Или Отатарал?
— Наверное, и туда, и туда, и туда тоже. — Ното Свар облизнул губы.
— Чудесно. — Паран наклонился и расчистил пространство на песке. — Море хуже всего. Это означает… — Он начал чертить указательным пальцем.
— Кое-что готово! — пискнул Ормулоган, роясь в картах.
'Маэл. Надеюсь, ты обратишь внимание — надеюсь, ты уже готовишь ответ'. Он осмотрел начерченные линии. 'Хватит? Хорошо бы'. Он закрыл глаза и напряг волю. 'Врата передо мной…'
— Вот она!
Крик над ухом прозвучал так громко, что Паран все же открыл глаза — и увидел перед собой карту…
И вся его сила устремилась в нее.
Он опустился на колени, продавив песок; взмахнул руками, удерживаясь от дальнейшего падения. Серый воздух, вонь паленого мяса. Паран поднял голову. Ворота перед ним были массой скрученных костей и бледной, помятой плоти; из нее торчали пучки волос, взирали многочисленные глаза… а сзади нависало мутное забвение.
— Ох, Худ.
Он оказался на самом пороге. Он едва не пролетел сквозь…. О черт.
В проходе появилась высокая фигура в черном плаще, под капюшоном. 'Это не один из слуг. Это жуткий ублюдок самолично…'
— Есть ли время на такие обидные мысли, смертный? — Голос звучал мягко, хотя в нем присутствовал и хрип. — То, что вот-вот случится… Ганоэс Паран, Владыка Колоды Драконов, ты встал в самом неудачном месте. Или ты желал оказаться растоптанным множеством ног всех тех, что вскоре окажутся на пути ко мне?
— Да ладно, Худ, — прошипел Паран, пытаясь встать. Потом он подумал, что это не лучшая идея. — Помоги мне. Нам. Останови это… оно разрушит…
— Слишком многое. Да. Слишком многие планы. Я мало что могу. Ты выбрал не того бога.
— Знаю. Я искал Маэла.
— Напрасно… — Однако что-то в голосе Капюшона подсказывало Парану, что бог сомневается.
'Ага, ты тоже подумал…'
— Подумал. Хорошо, Ганоэс Паран. Сделка.
— Возьми меня Бездна! Нет времени!
— Тогда думай быстрее.
— Чего тебе нужно, Худ? Больше всего? ЧЕГО ТЕБЕ НАДОБНО?
И Худ сказал ему. А среди тел, рук и голов в воротах одно лицо вдруг стало особенно напряженным, пара глаз широко открылась. Переговорщики этого не заметили.
Паран с недоумением посмотрел на бога. — Ты это не серьезно.
— Смерть всегда серьезна.
— Не надо зловещего дерьма! Ты уверен?
— Ты сможешь сделать это, Ганоэс Паран?
— Сделаю. Как — нибудь.
— Клянешься?
— Клянусь.
— Отлично. Уходи. Я должен открыть врата.
— Зачем? Они и так нараспашку!
Однако бог уже отвернулся. Паран едва расслышал: — Не с моей стороны.
Чаур завопил, когда огненный град забарабанил по воде едва в трех саженях от караки. Последовал выброс пара, воздух наполнился резким свистом. Резак налег на рулевое весло, пытаясь оседлать волну — но у него не хватило сил. 'Горе' не сдвинулось. 'Ну, у него один путь — ко дну'.
По палубе что-то застучало; весь корпус застонал в ответ, из дыры размером в кулак вырвался столб пара. 'Горе' словно присело.
Баратол с руганью побежал к пробоине, таща груду тряпья. Но едва он начал забивать его в дыру, в борт ударились еще два камня — один оторвал нос, другой мелькнул мимо левой ноги Резака. Он увидел брызги и столб горячего пара.
Воздух кипел, как в кузнице. Казалось, огонь охватил все небо.
Парус загорелся и порвался надвое.
Еще одно сотрясение. Половина ограждения борта пропала в облаке щепок и огненных искр.
— Тонем! — завизжала Сциллара, хватаясь за ограждение другого борта. 'Горе' резко накренилось.
Сверток с Гебориком скользнул к борту.
Резак с криком попытался перехватить его, но он стоял слишком далеко — труп упал в воду…
… и Чаур с воплем кинулся за ним.
— Нет! — заревел Баратол. — Чаур! Нет!
Толстые руки немого великана обняли Геборика. Миг спустя оба пропали в волнах.
'Море. Бара звал это морем. Теплое, мокрое. Было хорошее. Сейчас небо плохое и море плохое — там, наверху. Но тут хорошее. Темно, ночь. Ночь пришла. Уши болят. Уши. Болят уши. Бара не велел дышать морем. Нужно вздохнуть. Ох, больно! Вздохнуть!'
Он наполнил легкие; в груди взорвался огонь… а потом холод, покой. Судороги прекратились. Тьма объяла его, но Чаур уже не боялся. Холод ушел, жара ушла, голову заполнило онемение.
Он так полюбил море.
Завернутое тело тянулось вниз, отрубленные руки и ноги, которые он собрал по приказу Бары, словно сами собой задвигались под парусиной.
