Они отметили шедшую пешком женщину, но неверно оценили ее. Хотя тело ее было туго обмотано шелками и лицо скрыто шарфом, грация походки и изящные качания бедер стоили повторного взгляда. Мужчины — рабы своего воображения; они легко домыслили остальное.
Странница заметила их внимание и оценила его причины достаточно верно. Она не встревожилась. Хуже, если бы на страже стояли женщины. Они бы подумали, что она — единственная женщина, пришедшая пешком именно через эти ворота, дорога к которым тянется многие лиги по крутым и пустынным холмам, а прежде проходит еще большее расстояние через необитаемый лес. Ее приход должен был показаться еще более необычным, учитывая, что у нее нет никакой ноши, а на ногах надеты мягкие, вытертые туфли. Будь на страже женщины, они привязались бы к ней, начали бы задавать неудобные вопросы, на которые ей пришлось бы давать уклончивые ответы.
Повезло стражам, что они мужчины. Даже вдвойне повезло — ведь им удалось изрядно потешить воображение, следя за ее продвижением по городской улице, возбужденно оценивая округлые формы и качания бедер. Она лишь слегка подыграла им.
На первом же перекрестке женщина свернула налево, исчезнув с глаз беспечных солдат. В городе ветер дул не так сильно, хотя пыль еще сыпалась с неба, покрывая всё вокруг красноватой пеленой. Женщина пробиралась сквозь толпу, медленно, по спирали двигаясь к главному телю Эрлитана, Джен' рабу, холму, покрытому слоями древних руин и заселенному лишь паразитами — равно четвероногими и двуногими. Прибыв наконец к развалинам, она нашла небольшую гостиницу, скромную и ничем не отличавшуюся от всех окрестных заведений, трактирчиков, в которых на втором этаже обыкновенно обитают несколько шлюх, а на первом, в пивном зале — несколько солдат.
За входом в гостиницу обнаружился коридор, ведущий в садик. Гостья вошла под своды и отряхнула пыль с одежды, затем прошла в сад, к бассейну с мутной водой и вяло булькающему фонтану. Развязала шарф и омыла лицо, протерла зудящие глаза.
Затем она вернулась в трактир.
Сумрак, чадящие очаги, масляные лампы, вонь дурханга, итралбе и ржавого листа под низким оштукатуренным потолком. Почти все столы заняты. Прошедший прямо перед ней юнец плюхнулся на скамейку и сразу же начал рассказывать о необыкновенных приключениях, в которых едва выжил. Проходя мимо юноши и его слушателей, молодая женщина тихо улыбнулась. Похоже, она выглядит сейчас более грустной, чем нужно.
Найдя место у стойки, она махнула хозяину. Он внимательно всматривался в нее, принимая заказ на чистом местном наречии. Бутылка рисового вина.
Он протянул руку под прилавок. Она услышала, как звенят бутылки. — Надеюсь, подружка, ты не ожидаешь настоящего рисового, — ответил он на малазанском. Выпрямившись, трактирщик смахнул пыль с глиняного сосуда и вытащил пробку. — По крайней мере, она запечатана.
— Сойдет, — сказала она, по-прежнему по — эрлийски, и положила на стойку три серебряных полумесяца.
— Решила выпить всё?
— Мне нужна конура на верхнем этаже, — отвечала она, заткнув бутылку (хозяин уже нацедил ей оловянный кубок). — С замком.
— Да тебе улыбнулись Опонны, — сказал он. — Есть подходящая.
— Отлично.
— Прибыла с армией Даджека?
Она отпила большой глоток янтарного, слегка мутноватого вина. — Нет. А они здесь?
— Только хвост. Главные силы вышли шесть дней назад. Конечно, остался гарнизон. Вот я и удивлялся…
— Я не служу в армии.
Ее тон, странно холодный и напряженный, заставил старика заткнуться. Мгновение — и он отошел обслужить очередного гостя.
Женщина пила, не спеша понижая уровень жидкости в бутылке. День угасал, и таверна все сильнее заполнялась народом, голоса звучали все громче; локти и колени касались ее гораздо чаще, чем это выходило бы случайно. Игнорируя эти прижимания, она не поднимала глаз от поверхности кубка.
Наконец вино кончилось. Она встала и нетвердыми ногами прошла через давку, не сразу добравшись до лестницы. Начала осторожно взбираться наверх, держась за шаткие перила. Странно, но кто-то шел сразу за ней.
На лестничной площадке она прижалась спиной к стене.
Незнакомец подходил с глупой ухмылкой. Ухмылка примерзла к его лицу, едва острие ножа коснулось кожи под левым глазом.
— Иди вниз, — приказала женщина.
Красный ручеек побежал по щеке мужчины, кровь начала скапливаться на подбородке. Он затрясся и заморгал, когда лезвие врезалось глубже. — Не надо, — простонал он.
Она отдернула руку — и случайно вскрыла сосуд на щеке мужчины. К счастью, лезвие скользнуло вниз, а не вверх, к глазу. Завопив, он зашатался, прижав руки в лицу, пытаясь остановить поток крови. Побежал вниз.
Снизу донеслись крики, грубый смех.
Женщина изучала нож в руке, гадая, чей он и чья на нем кровь.
Неважно.
Она поискала свою комнату — и быстро нашла ее.
Эта песчаная буря была естественной, родившейся в Джаг Одхане и спиралью распространившей свою ярость на сердце Семиградского субконтинента. Ветра дули на север, скребли восточные склоны холмов, скал и древних гор, окаймляющих святую пустыню Рараку — пустыню, ставшую теперь морем — и разражались схватками молний между взгорий в виду городов Пан'потсуна и Г'данисбана. Направляясь на запад, буря выбрасывала извивающиеся руки; одна из них схватила Эрлитан и вскоре обрушилась на Эрлитанское море, другая дотянулась до города Пур Атрий. Основное тело урагана вернулось в глубь суши и набралось там еще большей энергии, ударило по северным склонам Таласских гор, окружив города Хатра и И'Гатан. Наконец ураган снова повернул к югу. Естественная буря — или, может быть, последний дар старых духов Рараку.
Бегущая армия Леомена Молотильщика приняла дар, помчалась под покровом неутихающего шторма. Тянулись дни, склеиваясь в недели; мир вокруг них сократился до размеров пыльного облака. Песок кусал больно, и особенно тех выживших, кому его вид напоминал любимый Вихрь, молот Ша'ик и Дриджны Карающей. Но даже в горечи есть жизнь, есть спасение.
Малазанская армия Таворы все гналась за ними, но не с безрассудной горячностью, выказанной в первые дни после смерти Ша'ик и поражения мятежа. Охота стала размеренным, организованным выслеживанием последней из открыто противостоящих Империи сил. Силы, верящей, что все еще является обладателем священной Книги Дриджны, последнего артефакта, несущего надежду разрозненным мятежникам Семи Городов.
Леомен не обладал книгой — и все же ежедневно проклинал ее. С почти религиозным рвением и удивительной изобретательностью он бормотал проклятия. К счастью, свистящий ветер уносил его слова, так что лишь Корабб Бхилан Зену'алас, скакавший рядом с командиром, мог слышать их. Устав от долгих тирад, Леомен начинал изобретать хитроумные схемы уничтожения книги, если она попадет ему в руки. Огонь, кобылья моча, желчь, морантская взрывчатка, брюхо дракона… пока утомленный Корабб не натягивал удила, отыскивая более приятную компанию мятежников.
Впрочем, они сразу же начинали задавать Кораббу вопросы, метать в сторону Леомена боязливые взоры. Что он там говорит?
Он молится, отвечал Корабб. 'Наш командир весь день молится Дриджне. Леомен Молотильщик — человек богобоязненный', отвечал он им.
Почти такой богобоязненный, как от него ожидают. Восстание разваливалось, его разметывали ветра. Города один за другим открывали ворота, едва завидев армии и флот империи. Сосед сдавал соседа, ретиво отыскивал преступников, которые могли бы ответить за множество свершенных мятежом злодеяний.
