– Я не хочу о них говорить. – Она посмотрела мимо его лица, тогда как он пытался представить себе, что именно так на нее повлияло. Она сохраняла безопасную дистанцию между ним и собой, и даже когда они смеялись и шутили, Тана, казалось, все время посылала предупреждающие сигналы: «Не приближайтесь ко мне слишком близко!» Он надеялся, что с ней все в порядке в смысле секса – вряд ли у нее есть какие-нибудь отклонения. Однако было что-то такое, что она предпочитала прятать под своим защитным панцирем, и он не понимал почему. Кто-то должен был довести ее до такого состояния, но он не знал кто.
– В вашей жизни, наверное, было какое-то важное событие?
– Нет. – Она взглянула ему прямо в глаза. – Я не хочу говорить об этом.
У нее было такое лицо, что он потерял охоту продолжать расспросы. Оно выражало боль и что-то еще, чего он не мог определить, но от чего у него перехватило дыхание, а он был не робкого десятка. Однако на сей раз он все же что-то увидел – это заметил бы даже слепой.
– Извините меня, – он переменил тему беседы, заговорив о каких-то пустяках.
Тана ему очень нравилась, и они несколько раз встречались во время рождественских каникул: ходили на обед, на ленч, на каток, в кино. Она даже пригласила его пообедать у них дома, но сразу же пожалела об этой ошибке: мать подвергла его форменному допросу, будто он был готовым кандидатом в мужья. Она спрашивала его о планах на будущее, о родителях, о видах на карьеру и даже об экзаменационных оценках. Едва дождавшись его ухода, Тана накинулась на Джин с упреками.
– Что ты ему устроила? Он пришел пообедать, а не делать мне предложение.
– Тебе уже восемнадцать лет, Тэн. Пора начинать думать о таких вещах.
Тана была взбешена.
– Зачем?! Он мне всего-навсего друг. Уж не думаешь ли ты, что я выскочу замуж на будущей неделе?
– Ну а когда ты думаешь выйти замуж?
– Никогда! За каким дьяволом я буду это делать?
– Но что ты тогда собираешься делать всю оставшуюся жизнь? – Материнские глаза преследовали ее, загоняли в угол, не давая ни минуты покоя. Тана ненавидела эту ее манеру.
– Откуда мне знать? Ты хочешь, чтобы я вычислила это прямо сейчас? Сегодня? На будущей неделе? Какой бред!
– Не смей так разговаривать с матерью! – Джин потеряла наконец терпение и рассердилась.
– Чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты имела уверенность в завтрашнем дне, Тана. Я не хочу, чтобы ты оказалась в моем положении, когда тебе будет сорок. Ты заслуживаешь большего.
– Ты тоже. Тебе это приходило когда-нибудь в голову, мам? Я не могу видеть твои страдания, когда ты сидишь и ждешь его, точно какая-нибудь рабыня. Все, что ты имеешь после стольких лет, – сожитель Артур Дарнинг! – Тане очень хотелось рассказать ей, что она видела его в ресторане с другой женщиной, но она не решилась причинить матери такую боль. Только этого ей и не хватало. Тана сдержалась, но Джин тем не менее сочла себя оскорбленной.
– Это неправда! Ты несправедлива к нему.
– Тогда почему ты так боишься, что меня постигнет твоя участь?
Тана отвернулась от нее, чтобы не видеть ее слез, но мать снова развернула ее к себе лицом. В ее глазах стояла скопившаяся за эти двенадцать лет и за предыдущие годы мука.
– Я хочу, чтобы ты имела все то, чего была лишена я: разве это так уж много?
Сердце Таны устремилось ей навстречу, и голос ее прозвучал почти мягко, когда она сказала:
– Но, может быть, я не хочу иметь то, чего хотела ты?
– Как можно не хотеть этого? Муж, дом, дети, обеспеченное положение – разве в этом есть что-то зазорное? – Джин выглядела шокированной.
– Конечно же нет, мам. Но я еще слишком молода, чтобы думать о таких вещах. Что, если я мечтаю сделать карьеру?
– Какую карьеру?
– Почем мне знать? Я говорю теоретически.
– Ты будешь одинокой, Тана, – с горечью сказала Джин. – Тебе лучше прекратить учение, если, конечно, найдется хороший человек.
Но дочь не хотела сдаваться. Уже сидя в поезде, она не переставала думать об этом. В первый же вечер в «Доме Жасмина» они с Шарон долго разговаривали, лежа в кроватях при выключенном свете.
– Боже мой, Тэн! Она так похожа на мою мать! В другом отношении, конечно. Все матери хотят для нас того, чего хотели для самих себя, не думая о том, чем мы от них отличаемся, что мы думаем и чувствуем, о чем мечтаем. Мой отец меня понимает, но мама… Я только и слышу: юридический колледж, гражданское неповиновение, чувство ответственности за черных. Черт возьми, я так устала быть «ответственной», что мне хочется вопить от злости. Я поступила в «Грин-Хилз», тогда как хотела поехать туда, где есть другие черные. Проклятие! Здесь я даже не могу завести парня, а она мне твердит, что с этим, мол, успеется – когда-нибудь после. Но я хочу развлекаться теперь, хочу ходить в рестораны, в кино, на футбольные матчи!..
Ее красивая белокурая подруга улыбнулась в темноте, внезапно вспомнив о чем-то.
– Хочешь поехать со мной в Гарвард на весенние каникулы?
