Стадо разбрелось по лугу вдоль реки. Понурый Байкал, как будто с неохотой, брел за коровами. Что-то с ним произошло, словно силу отняли у быка. Далеко за стадом не пошел, потоптался на месте и залег. Алешка принес ведро холодной воды, поставил перед быком.
Байкал понюхал воду, но пить не стал. Вывернув шею, он тужился достать языком, зализать какие-то места на спине. Алешка встревожился: не случилось ли чего плохого? Утро было прохладное, слепни не донимали быка. Никак не мог Алешка понять, почему бык ведет себя беспокойно. Вгляделся повнимательнее и заметил на спине и на ляжках Байкала кровавые пятна. «Ободрался, наверное, когда буянил», — решил Алешка.
Через некоторое время подъехали на лошадях Иван Ефимович и Митрич.
— Ну, как дела, герой? — спросил Митрич.
— Дядя Петя, на спине у быка кровь откуда-то, никак понять не могу.
Оглядел Митрич быка и тоже забеспокоился. Байкала погнали. Он послушно побрел в загон. Мужики тут же отгородили ему отдельное место. Байкал вошел туда и встал спокойно. Митрич принялся тщательно осматривать его. Сбрил шерсть с окровавленных мест.
— Здесь какие-то порезы, — сообщил он Ивану Ефимовичу. — Похоже, человеческих рук дело. Сам так не мог...
Митрич промыл раны, накрыл быка мокрой простыней, заложил свежего корма, налил воды. В станке было прохладно и тихо. Байкал лежал спокойно.
Алешка молча взял костюм, завтрак и ушел в шалаш. Сейчас ему не хотелось разговаривать с Митричем. Он жалел Егора Васильевича: будет тот жить или нет — неизвестно. А все из-за Митрича. Не надо было брать быка на село. Но в то же время не хотел верить Алешка и Федьке. Будто разделился мальчишка надвое: не знал, чья тут правда... Пусть с быком получилось неладное. Алешкино сердце подсказывало, что все это не так просто. А Митрич... Может быть, и не его вина... Алешка и сердился на Митрича, и не хотел на него сердиться. Видно, непонятлив еще Алешка в жизни, как теленок. Вокруг него все взрослые люди — Иван Ефимович, пастух дед Степан, Митрич, — делают они свои дела, а почему так делают, а не иначе — поди разбери. Кажется, все просто... Привык Байкал ходить в стаде, ну и хорошо. Зачем было отделять его от коров и гнать на село? Никак Алешка этого не может понять. А еще не может Алешка понять, почему такой человек, как Федька, оказался прав, а Митрич — нет.
Конечно, будь Алешка постарше, может быть, и задумался бы он над тем, что за человек Федька. Как это может получиться, что работает он через пень-колоду, а в доме всего вволю? И мясо всегда свеженькое. А уж водки — хоть залейся. Это одна сторона. Другая — вот она: живет подходяще, а одевается чуть ли не в обноски, будто хвалится перед людьми своей бедностью.
Не все понимал Алешка и в порядках, что завел Федька на ферме. Без Митрича там много творилось непонятного. Но вот и Митрич приехал, а вроде бы опять Федькин верх. Странно все это Алешке. Странно и обидно.
Сегодня Федька пришел домой, что раскаленная сковородка. Открыл дверь в избу и еще с порога прохрипел:
— Не выгорело дельце... Все через Алешку, паршивца этого!
Катя, жена Федьки, знала мужнин норов. Без расспросов быстро накрыла стол, поставила водку, закуски и молча стала в сторонке. Федька снял свой пиджачишко, бросил его на кровать, сполоснул руки у рукомойника, что висел над лоханью, и сел за стол.
— Ну, чего встала? — прикрикнул Федька.
И здесь Катя наперед знала, что делать. Налила полную кружку водки, подала мужу. Федька задрал подбородок, закрыл глаза, вытянул губы трубочкой и, гулко глотая, выпил всю кружку. Выпив, потянулся за мясом. В чашке лежали крупно нарезанные жирные куски свинины. Не отводя глаз от чашки, спросил:
— Много еще мяса осталось?
— С полкадушки будет.
— Нынче ночью подкоптить надо. Да на базар отправить. Будет морока с этим Митричем... Он и обыск организовать может. Откуда, мол, у вас, Федор Иванович, столько мяса? Вежливый, черт окаянный! Жаль, что бык до его погребицы не дошел... Ну да ладно, я и в лагерь доберусь. Сыграю им музыку. За так, за просто я с должности не уйду! Мне это место дороже золотых приисков.
Федька так раскипелся, что не заметил, как отворилась дверь и на пороге появились Митрич и председатель колхоза. Увидел их Федька да так и застыл с куском мяса в руке.
— Здравствуйте, — сказал Митрич.
Поздоровался и Иван Ефимович.
— По какому делу бог послал? — прохрипел Федька.
— Пришли навестить тебя, узнать, как живешь. Давно я у тебя не был, сосед, — ответил Митрич. — Да, гляжу, живешь неплохо. Радиоприемник завел, мотоцикл в сенях стоит...
— Социализма, сосед... — усмехкулся Федька.
— То-то оно и видно, что «социализма», — сказал Иван Ефимович. — А социализм учета требует. Так что ты давай закругляй свой обед и приходи в правление, расскажешь, в каком состоянии скот.
— Нечего мне делать в правлении! Могу и здесь отчет доложить. Спрашивай. А ты, Катька, убери со стола и марш на улицу. Здесь мужицкий разговор будет.
Катя так же молча и быстро убрала со стола и вышла.
— Много свиней за год пало, Федор Иванович? — спросил Митрич.
— Сколько ни пало, на всех акты есть.
— А ты не объяснишь, почему подохли самые крупные, самые жирные?
— А ты кто мне такой — прокурор, что ли? Какое твое право допрос снимать? Может, у тебя разрешение какое особое имеется?
— Нам прокурор ни к чему, — сказал Иван Ефимович. — Не какое-нибудь уголовное дело разбираем.
— Не зарекайся, Иван Ефимович. Гляди, и потребуется еще прокурор. Егора-то Васильевича убили. Вот тебе и уголовное... — Федька переломил спичку и принялся ковырять в зубах.
— Не каркай. Егор живой, живым и останется. А насчет прокурора не тужи — понадобится, мигом здесь будет. Спину я Байкалу побрил. Вся спина чем-то исколота. Вот почему он взбесился. Поработал кто-то на совесть. Да жаль — следов не оставил.
...Поздно вечером в правление, где еще сидели Иван Ефимович и Митрич, пришел Чужой Иван.
— Вот, Иван Ефимович, струмент... в станке Байкала нашел, — сказал сторож и протянул председателю пруток с железным острием на конце.
— Это еще что такое? — спросил Иван Ефимович.
Митрич взял палку, оглядел ее.
— Змея уползла — жало осталось, — сказал он.
Федька начал готовиться к ночи. Повытаскал из кадушки остатки соленой свинины, разложил ее по полкам. Не так уж и велико богатство, да даром досталось. Оттого и дорого оно было Федьке. Сам сыт, и для продажи остается немало. Пока на ферме хозяйничал, деньжат подкопил. А что ходил в старом пиджаке, — так зачем своим богатством глаза людям мозолить?
Вечером к Федьке явился высокий, тонкий старик. На ногах кирзовые сапоги, на голове картуз с лакированным козырьком. Из-под картуза лезли длинные, как у попа, вылинявшие волосы. Бороденка маленькая, кустиком, как овечий хвост. Из-под пиджака выглядывал подол синей сатиновой рубахи, подпоясанной шнуром с красными кистями.
Войдя в избу, старик снял картуз обеими руками, огляделся, переложил его в левую руку и широко перекрестился. Только после этого сказал:
— Мир дому сему, — и положил картуз на полку.
— Кончай поклоны бить, дело есть, — зло сказал Федька. — Мясо-то последнее осталось, да и его, того и гляди, отымут.
