Аннабелл взяла чемоданы и поспешила к старинному зданию, в котором находились кельи. Помещение было темным, кельи, тянувшиеся рядами, — маленькими, сырыми, покрытыми плесенью и очень неудобными. На полу каждой лежали комковатый матрас и одеяло; простыни имелись лишь в нескольких кельях. Аннабелл поняла, что их принесли с собой женщины, которые тут жили прежде. На пятьдесят комнатушек приходилась одна общая ванная, но в кельях был водопровод. Местные монахини, похоже, жили нероскошно — что в тринадцатом веке, что позже. Аббатство купили у ордена, которому оно принадлежало, еще в конце прошлого века; когда Элси Инглис превратила поместье Руамон в госпиталь, у него уже был частный владелец. Это старинное здание находилось не в самом лучшем состоянии, но для госпиталя вполне подходило.
Пока Аннабелл осматривалась, из кельи вышла молодая женщина в форме медсестры. Это была типичная англичанка — высокая, худая, бледная и темноволосая. Увидев новенькую, она приветливо улыбнулась — девушка показалась ей симпатичной.
— Да уж, это не «Клариджез»[3], — сказала англичанка. Произношение у нее было безупречным, что говорило о ее высоком социальном статусе. Обе девушки правильно оценили друг друга, но не стали хвастаться своей голубой кровью. Они приехали сюда работать, их происхождение не имело здесь никакого значения. — Догадываюсь, что вы ищете комнату. Меня зовут Эдвина Сассекс, — представилась она. — Вы знаете свою смену? — Аннабелл назвала ей свое имя и ответила, что еще не знает.
— Я пока не знаю, какую работу мне поручат. Через десять минут я должна подойти в отделение С.
— Это одно из хирургических. Вы не брезгливы?
Аннабелл покачала головой.
Эдвина сказала, что делит свою келью с двумя другими девушками, и показала ей соседнее помещение. Девушка, которая там жила, уехала накануне, потому что у нее заболела мать. Никто из них не забрался так далеко от дома, как Аннабелл. При необходимости англичанки могли съездить на родину и вернуться. Пересекать Ла-Манш в последнее время тоже было опасно, но далеко не так, как совершать плавание по Атлантическому океану. Аннабелл сказала, что только вчера прибыла из Штатов.
— Вы молодец, — с восхищением сказала Эдвина.
Молодые женщины оказались ровесницами. Эдвина была обручена с человеком, который сейчас воевал на итальянской границе; она не видела его уже полгода. Завершив короткий разговор, Аннабелл отнесла свои вещи в соседнюю келью. Помещение было такое же маленькое и темное, как все остальные. Но, как сказала Эдвина, они приходят в кельи только спать.
Времени было в обрез. Аннабелл поставила чемоданы и побежала искать отделение С. Эдвина оказалась права: это была хирургия. В огромной палате, когда-то бывшей часовне, стояло около сотни коек. Помещение не отапливалось, и люди кутались в одеяла, чтобы согреться. Раненые были тяжелые — у некоторых конечности оторвало при взрыве, у других они были ампутированы. Одни стонали, другие кричали, многие бредили; когда Аннабелл шла по проходу между койками, раненые пытались остановить ее за платье. Две соседние комнаты использовались как операционные; оттуда доносились крики. Если бы Аннабелл не была волонтером уже шесть лет, вряд ли она смогла бы удержаться на ногах и не упасть в обморок. Но девушка шла между десятками коек, крепко стиснув зубы и стараясь не смотреть по сторонам.
Старшая сестра вышла из операционной. Судя по виду, там только что закончилась операция. Аннабелл окликнула ее и объяснила, что она — новенькая и ее прислали на работу в это отделение. Сестра устало кивнула, дала короткие указания и сказала, что ее смена уже началась и продлится десять часов. Аннабелл без лишних вопросов приступила к своим обязанностям. Это было испытание — старшей сестре нужно было убедиться, что новенькая сможет работать в хирургии.
— Сработаемся, — устало улыбнувшись, сказала она Аннабелл в конце смены. Аннабелл уже знала, что старшая сестра с самого начала работала с доктором Инглис. Сейчас доктор находилась в Шотландии, но собиралась вернуться и открыть во Франции еще один госпиталь.
Когда Аннабелл пришла в свою келью, была полночь. Сил, чтобы разобрать чемоданы или хотя бы раздеться, у нее не было, она упала на матрас, натянула на себя одеяло и через пять минут уснула мертвым сном с блаженной улыбкой на лице.
Глава 15
Первые дни в аббатстве Руамон оказались суровыми. Раненые все прибывали и прибывали. Она помогала в операционной, выносила ведра и судна, смывала кровь, держала за руку умиравших и мыла горевших в лихорадке. Все, что она видела до сих пор, не шло с этим ни в какое сравнение. Она никогда не выполняла столь тяжелой работы, но здесь чувствовала себя нужной и каждый день осваивала что-то новое.
Эдвину Аннабелл почти не видела. Та работала в другом отделении и, как правило, в другую смену. Сталкиваясь в ванной или в коридоре, они просто махали друг другу. Чтобы обзавестись подругами, у Аннабелл не хватало времени; работы было слишком много. Госпиталь был переполнен ранеными и умирающими. Все койки были заняты, а некоторые даже лежали на матрасах на полу.
Наконец в один из дней Аннабелл удалось выкроить несколько минут, сходить в местный банк и послать сообщение в нью-йоркский банк Уортингтонов о том, что она прибыла благополучно и приступила к работе. Словно кому-то было до нее дело… К тому времени она провела в Аньере уже две недели, а ей казалось, что прошел целый год. Англичане и французы высадились в греческих Салониках, а австрийские, германские и болгарские войска вторглись в Сербию и вытеснили из страны сербскую армию. Во Франции люди умирали в окопах. Линия фронта, проходившая в тридцати милях от госпиталя, почти не двигалась, но потери воюющих были велики. У передовой работали полевые госпитали, но при первой возможности раненых везли в Аньер, где они могли получить лучший уход. Аннабелл постепенно осваивала хирургию. Кроме того, приходилось лечить людей от дизентерии, специфической болезни, называвшейся «траншейная стопа», были даже случаи холеры. Работы было так много, что о себе думать не приходилось, чему Аннабелл только радовалась.
Одна из женщин-медсестер, живших в кельях, научила ее водить карету «Скорой помощи», почти не отличавшуюся от грузовичка, на котором Жан-Люк возил домашнюю птицу. Не сразу Аннабелл освоила управление, но затем дело пошло на лад. Аннабелл быстро заслужила уважение персонала — она была аккуратной, внимательной, в точности выполняла все указания. Врачи тоже обратили на Аннабелл внимание и давали о ней лестные отзывы. Старшая сестра и сама видела, что Аннабелл работает отлично. Женщина была уверена, что из нее выйдет замечательная медсестра, и посоветовала Аннабелл после войны пойти учиться. Но главный хирург госпиталя был другого мнения. Как-то ночью после последней операции он подошел к девушке.
— Похоже, работа медсестры вам по душе, — сказал хирург, вытирая руки о поданное Аннабелл полотенце. Врач поблагодарил ее и улыбнулся. Этот француз родом из Парижа был одним из немногих здесь врачей-мужчин. Большинство медицинского персонала составляли женщины. Но из этого правила делались исключения, потому что госпиталь отчаянно нуждался в специалистах и опытных врачах.
— Да, по душе, — искренне ответила Аннабелл. — Мне всегда нравилась эта работа. Но как несправедливо, что люди должны переносить такие мучения. Эта война ужасна. — Главный хирург был согласен с девушкой. Он был молод и многое повидал, но столько боли и горя видел впервые.
— Старшая сестра считает, что вам нужно поступить в медицинское училище, — сказал француз, когда они с Аннабелл вышли из операционной. Красоту девушки нельзя было не заметить, но в ней было нечто большее. — Вы бы хотели этого? — спросил хирург. Безупречный французский Аннабелл произвел на врача сильное впечатление. Никаких сложностей в общении с коллегами-французами и ранеными у Аннабелл не возникало.
Девушка медлила с ответом. Она больше не была замужем, ее родители умерли. Теперь она могла сама решать свою судьбу — отчитываться было не перед кем. Если бы она хотела стать медсестрой, то
