Аннабелл просто не было на это сил. Горе и мучения окружили ее в госпитале так плотно, что о себе она уже не думала, сострадая раненым и скорбя об умирающих. Эти три месяца стали для Аннабелл суровой школой жизни. Девушка понимала и то, что времени у нее остается немного и медлить с решением нельзя — когда она окончит школу, ей будет двадцать восемь лет. Шесть лет — это немало, но ведь ей так многому нужно научиться!
В рождественское утро она столкнулась с Эдвиной. Они обнялись, и Аннабелл сказала, что через три недели уедет. Эдвину новость заметно огорчила.
— Очень жаль! Мне всегда хотелось подружиться с тобой, но не было времени. А теперь вот ты уезжаешь.
Аннабелл невольно вспомнила последнюю встречу с Горти. Горти без колебаний повернулась спиной к своей самой близкой подруге, не пожелав даже выслушать ее объяснений. Предательство Горти стало последней каплей и подтолкнуло Аннабелл отправиться во Францию. Аннабелл с благодарной улыбкой посмотрела на Эдвину.
— Может быть, я еще приеду и поработаю здесь. Не знаю, бывают ли в медицинских школах каникулы, но должны быть, — с надеждой сказала она, Аннабелл не хотелось думать, что больше никогда не увидит она ни Эдвину, ни всех тех, с кем она работала. Эти три месяца были для нее по-своему счастливыми — конечно, если можно чувствовать себя счастливой рядом с горем и смертью. Но царивший здесь дух товарищества, сострадания и поддержки давал и силу, и надежду.
— Так ты уезжаешь в медицинскую школу? — поразилась Эдвина. — Ты ничего не говорила об этом.
— Мне помог доктор де Брэ. — У Аннабелл искрились глаза. Предстоящее возбуждало ее. — Никогда не думала, что со мной такое случится, — добавила она.
— А как к этому относятся твои родные? — заинтересованно спросила Эдвина. Лицо Аннабелл вдруг омрачилось. — Они не возражают, что ты работаешь здесь? Наверно, они волновались, что госпиталь находится так близко от передовой. — Если бы германские войска прорвали линию обороны, они могли бы попасть в плен. Они не позволяли себе думать об этом, но угроза была реальной. Родители Эдвины переживали из-за этого, но девушка настаивала на своем и уехала. Оба ее брата воевали, и она не хотела отставать от них.
— У меня нет родных, — тихо сказала Аннабелл. — Я потеряла всех. Мама умерла год назад, а отец и брат погибли на «Титанике». — Девушка не стала говорить о Джосайе, ставшем еще одной ее потерей, но здесь никто и не знал, что она была замужем. Эту потерю ей придется пережить в одиночку. До конца своих дней.
— Мне очень жаль, — мягко сказала Эдвина. — Я не знала. — У них не было времени для долгих откровенных разговоров, всегда были какие-то дела, на признания не оставалось ни минуты, иначе они давно подружились бы. Они работали до изнеможения, а потом валились на койку или матрас, брошенный на пол. Единственное, что они могли себе позволить, это изредка выкурить сигарету и похихикать. Аннабелл тоже пробовала курить несколько раз, но только для компании; а потом и вовсе перестала.
Девушки еще немного поболтали, и Эдвина пожелала ей счастливого Рождества и успехов в учебе. Они надеялись увидеться до отъезда Аннабелл, но не были уверены, что это им удастся. А потом каждая вернулась в свое отделение. Рождество не было поводом, чтобы отказать в уходе больным и раненым. Никто его не праздновал, не пел гимнов и не дарил подарков. На один день было объявлено перемирие, но в шесть часов вечера германцы его нарушили, и ночью в госпиталь доставили новую партию раненых. Человеческие страдания продолжались без перерыва на праздники.
Аннабелл падала с ног от усталости и не позволяла себе вспоминать сочельник, состоявшийся в доме матери год назад. Это было слишком больно. Скоро она начнет новую жизнь в Ницце. Во время коротких перерывов Аннабелл заставляла себя думать только об этом, пыталась представить себе, какой будет медицинская школа, но в эти картины каждый раз вторгалось воспоминание о матери.
Девушка слышала ее голос, видела мать такой, какой та была в последний раз… Она гадала, что бы сказала мать о событиях последнего года. Оставалось надеяться, что, где бы ни была сейчас Консуэло, она гордится тем, что ее дочь станет врачом. Хотя при жизни она не желала дочери такой судьбы. Но для Аннабелл надежда стать врачом была единственным утешением и придавала смысл ее новой жизни.
Глава 16
Отъезд Аннабелл из госпиталя Руамон прошел почти незамеченным. Она поблагодарила доктора де Брэ и попрощалась с ним еще накануне, так же как и со старшей медсестрой. С Эдвиной Сассекс она простилась утром, когда уже садилась в старый грузовик, доставивший ее на станцию. Там она села на поезд до Ниццы. Поездка получилась долгой и изматывающей. Все маршруты, проходившие неподалеку от линии фронта, были объездными, а большинство локомотивов и вагонов реквизировало военное ведомство.
До Ниццы она добиралась целые сутки. У вокзала дежурили два такси с шоферами-женщинами. Аннабелл села в одно из них и назвала адрес медицинской школы. Та располагалась за пределами Ниццы, на холме в старинном, окруженном фруктовыми садами замке, принадлежавшем семье основателя школы, доктора Громона. Трудно было представить себе, что где-то идет война, грохочут орудия и льется кровь. Здесь люди жили словно в другом мире, защищенном от реальной действительности. Более спокойного места Аннабелл не могла себе и представить; чем-то оно напоминало ей Ньюпорт.
Суровая экономка показала девушке ее комнату, вручила постельное белье и сказала, что обед бывает в восемь вечера. У студентов первого курса были общие спальни. В отдельных комнатах жили только старшекурсники-мужчины. Поскольку Аннабелл была единственной женщиной, она получила большую отдельную комнату с видом на море. В замке жили сорок четыре студента, по тем или иным основаниям освобожденные от военной службы. Все, кроме одного англичанина, одного шотландца и двух итальянцев, были французами. Аннабелл была здесь единственной американкой. Девушке сразу же сказали, что в своей стране она сможет заниматься медицинской практикой только после сдачи специального экзамена, но так далеко Аннабелл еще не заглядывала. Ближайшие шесть лет она проведет здесь, и слава богу. Она уверилась в этом, как только увидела замок. Здесь было спокойно и уютно.
Каждый вечер студенты встречались в большой гостиной и негромко беседовали, в основном на медицинские темы. Все жили здесь с сентября. Аннабелл была новенькой; когда девушка вошла в общую комнату, мужчины посмотрели на нее, а затем продолжали беседу, не обращая на нее внимания. Холодный прием расстроил Аннабелл. Она молча сидела одна, не вмешиваясь в чужие разговоры, пока не начался обед. Студенты украдкой посматривали на нее, но ни у кого не хватило духу с ней заговорить. Казалось, она вообще не существовала. Похоже, эти юноши полагали, что если они не будут замечать новенькую, она растворится в воздухе.
Когда пожилой мужчина в поношенном фраке пригласил всех к обеду, студенты группами перешли в столовую и расположились за тремя длинными столами, такими же старыми, как и сам замок. Все здесь было не столько странным, сколько обветшалым, но сохраняло следы величия, свойственного эпохе Империи.
Ректор школы, доктор Громон, приветствовал Аннабелл и усадил рядом с собой. Он представил девушку присутствующим, а потом углубился в беседу со студентом, сидевшим с другой стороны. Они обсуждали операцию, при которой сегодня присутствовали, и не пытались вовлечь в разговор Аннабелл. Для всех них она продолжала оставаться привидением.
Позже доктор Громон расспросил ее о докторе де Брэ, затем пожелал ей спокойной ночи, после чего все разошлись по своим комнатам. Никто не представился ей и даже не спросил, как ее зовут. Аннабелл поднялась к себе и села на кровать, впервые засомневавшись в правильности своего решения. Если и дальше никто здесь не будет с ней разговаривать, шесть лет покажутся ей вечностью.
Очевидно, присутствию женщины здесь не обрадовались и договорились ее не замечать. Что ж, она приехала сюда не развлекаться, а учиться, придется потерпеть.
На следующее утро она пришла в столовую ровно в семь, как было сказано. Завтрак был по-военному скудным, но она к нему почти не притронулась. Студенты пришли, позавтракала и ушли, не удостоив ее ни
