способности, пристрастие к роскоши, любовь к искусству и драгоценностям, наконец его чувствительность делали Генриха достойным потомком рода Медичи. И огромная ошибка его матери состояла в том, что Екатерина слишком поторопилась навязать ему роль зрелого человека вместо того, чтобы позволить еще несколько лет взрослеть и совершенствовать столь прекрасные качества.
Когда официальное примирение Гизов и Бурбонов состоялось и благодаря мудрым указам канцлера, взгляды которого остались неизменными, мир в государстве был установлен, Екатерина покидает Мулен.
В августе 1566 года с севера приближается новая угроза: Филипп II попытался навязать Нидерландам свой деспотичный режим, благодаря которому он держал в узде Испанию. Но Филипп плохо знал окраины своей империи и не понимал, что провинции всегда стремились сбросить ярмо, решительно отвергая любое, даже незначительное давление со стороны центральной власти. Религиозный конфликт подлил масла в огонь. Возмущенный растущим влиянием протестантизма, король, не колеблясь ни минуты, разводит на площадях Брюсселя и Анвера костры инквизиции. И нидерландские буржуа, которые всегда считали себя хозяевами в своих городах и которые за всю историю страны ни разу не склонили головы ни перед королем Франции, ни перед герцогом Бургундским, ни перед Карлом V, отказываются оплачивать аутодафе святой инквизиции. Некоторые представители знати просят графа де Орн, графа Эгмонта и принца Оранского вступиться за них.
После бурных переговоров посланников с губернатором Нидерландов, мятежники открыто начинают враждебные действия против Испании.
Подавить бунтарские настроения поручается герцогу Альбе, который запрашивает разрешение пройти с войском через территорию Франции, чтобы скорее приступить к выполнению своей миссии. Екатерина такого разрешения не дает, иронически удивляясь возмущению сурового министра, после этого напряженные отношения Франции и Испании становятся открыто враждебными. Филипп II захлопнул дверь перед носом французского посланника, и жест этот был расценен всеми как предвестник неминуемой войны.
Обеспокоенная известием, что отряды герцога Альбы стоят у самой границы с Францией, Екатерина созывает в Сен-Жермен чрезвычайный совет. На нем Конде и Шатийон требуют принять решительные меры. Речь шла о предосторожностях на случай возможного нападения испанской армии, о том, чтобы вернуться к политике Генриха II, помочь голландским протестантам, как он помогал немецким, и парализовать действия Филиппа II.
Королева-мать согласилась призвать 6000 швейцарских наемников, но возражала против агрессивных демонстраций: она больше не доверяла никому. Это тут же оживляет воинственные настроения молодых дворян. Они заражают и Генриха, который уже видит себя во главе армии в полной военной амуниции. Он умоляет мать доверить ему командование войсками так, словно выпрашивает какое-нибудь лакомство. Екатерина нежно улыбается, представляя любимого отпрыска в императорском венке из лавровых листьев.
Но, к несчастью, есть еще один человек, снедаемый теми же мыслями. Новую принцессу Конде больше не удовлетворяет полная развлечений жизнь в замке Сен-Валери, и она внушает своему супругу мысль, что ему пристало занять подобающее место в жизни государства. Монморанси был уже слишком стар, чтобы занимать свой пост, а именно главе французских протестантов должна была принадлежать честь вести войну, цель которой – освобождение братьев по религии.
И Конде подает прошение о должности генерал-лейтенанта. Просьба эта сильно не понравилась королеве-матери, но еще больше – друзьям монсеньора, которые полагали близким свой приход к власти.
И как-то вечером во время празднества в замке Сен-Жермен герцог Анжуйский подошел к принцу Конде и в резких выражениях обвинил его в том, что тот претендует на должность монсеньора.
«Имейте в виду, – кричит он, – что чем больше вы будете стремиться к высотам власти, тем меньшую роль я отведу вам!» – «Извольте, я уступаю дорогу, – отвечает побелевший от ярости принц Конде, – но делаю это по своей воле». Через несколько дней он покидает двор и уединяется в замке Сен-Валери, где начинает вынашивать планы мести.
А тем временем наводящие на всех ужас солдаты герцога Альбы продвигались к Брюсселю. Напуганная французская знать при их приближении возводила оградительные сооружения. Екатерина вздохнула с облегчением только тогда, когда узнала, что герцог Альба достиг Люксембурга. Оказавшись на месте, министр Филиппа II вполне оценил всю сложность ситуации и указал своему королю на возможность внутреннего конфликта. С этого момента политика Филиппа II становится либеральнее, к огромному удовлетворению королевы-матери.
Шел сентябрь 1567 года, и Екатерина была столь уверена в полном спокойствии Франции, что не придала никакого значения сообщению, что в Шатильон-сюр-Луань, резиденцию адмирала, стягиваются войска.
Однако именно в этом спокойном месте, где совещались вожди протестантов, решалась судьба Франции. Одни, не колеблясь, предлагали возобновить войну и не дать двору привести в исполнение черные замыслы: они имели в виду заговор, который, как считалось, состоялся в Байонне два года назад. Но Колиньи, старавшемуся держаться умеренной линии, доводы эти показались недостаточно убедительными, чтобы еще больше обострять отношения с Испанией и выступать против либерального французского правительства, которое почти симпатизировало протестантам. Его мнение становится известно супруге принца Конде, который вскорости организовывает вторую встречу вождей гугенотов – теперь в Сен-Валери, куда старается привлечь всех заядлых дуэлянтов, всех нетерпеливых. Тем временем в Нидерландах герцог Альба арестовал графов Орна и Эгмонта, что было воспринято протестантами как первый акт пьесы, разыгрываемой Екатериной и ее зятем, Филиппом II. Опасаясь полного уничтожения, французские протестанты вынуждены были последовать примеру своих голландских собратьев по религии. В ход были пущены воинственные вымыслы, и простым гугенотам уже мерещились костры инквизиции – толпа слепо последовала по пути, указанному главарями французских протестантов.
Ничего не подозревавший двор по-прежнему пребывал в замке Монсо. Конде, исполненный решимости применить силу там, где пять лет назад он от этого открыто отказался, решает сместить короля.
Екатерина ни о чем не подозревала. Обеспокоенная своей недавней ссорой с Испанией, она старалась не сделать ни одного неверного шага в отношении французских протестантов. Еще 24 сентября она разослала письма в провинции, требуя неукоснительного соблюдения Амбуазского эдикта. А уже 27 сентября ей сообщили о том, что войско гугенотов вот-вот окружит замок.
Глупость этой затеи была столь очевидна, а последствия совершаемой ошибки могли быть столь ужасны, что поначалу ни королева, ни канцлер просто не поверили известию. Л’Опиталь вышел из себя и резко отозвался об интриганах, распространяющих подобные выдумки, дабы посеять семена недоверия между королем и его поддаными. Но сведения эти подтверждались – и пришлось отступить перед очевидностью. Екатерина решает покинуть замок не медля ни минуты, и двор укрывается за крепостными стенами Mo, куда срочно вызывают швейцарскую гвардию.
Когда королева оказалась под защитой аркебуз и копий швейцарцев, прошел ее испуг, но не крайнее изумление. Она никак не могла понять происшедшего – оправдания этой глупости не было. Теперь предстояло добраться до Парижа. Ответственность лежала на полковнике Пфайфере, командовавшем наемниками, – в его руках было все, но он поставил условие, что его приказы будут беспрекословно выполняться.
Старый вояка расположил свои войска по принципу македонской фаланги, образовав гигантский квадрат, ощетинившийся во все стороны штыками. В центре этой живой крепости он поместил двор, и с осторожной неспешностью все двинулись к столице. Вскоре показались войска гугенотов под предводительством Конде и Дандело. Пфайфер останавливает свою колонну и вытягивает ее в довольно удлиненный прямоугольник. У гугенотов не было ни пехоты, ни артиллерии, а поскольку их пистолетов и шпаг было явно недостаточно, чтобы вступать в бой со швейцарцами, они быстро ретируются. Пфайфер продолжает свой путь, а мятежники вновь появляются уже в Ланьи, но теперь их гораздо больше. И тогда швейцарцы вытягиваются вдоль всей дороги, образуя живой барьер, под прикрытием которого королевская семья и двор во весь опор скачут в Париж. Они добираются туда благополучно, хотя и в разорванных одеждах – попытка протестантского переворота была подавлена 28 сентября 1567 года, но стране это
