реальнее. Габриэла успокоилась. Единственное, что продолжало ее тревожить, это не разбудила ли она своими воплями полмонастыря.
Дверь спальни тихонько приоткрылась, и внутрь заглянула сестра Иоанна.
— Как дела, Габи? — шепотом спросила она. — Все и порядке? Может, подать тебе воды?
— Все в порядке. — Габриэла улыбнулась сквозь не высохшие еще слезы и покачала головой. — Нет, спасибо. не нужно воды. Мне только жаль, что я всех разбудила…
— Пустяки… — сказала сестра Иоанна. Она жила в соседней келье и успела привыкнуть к тому, что сон Габриэлы часто бывает беспокойным. Кошмары начали преследовать девочку чуть ли не с первого дня ее пребывания здесь.
Когда сестра Иоанна ушла, Габриэла легла на спину и стала смотреть в потолок. В монастыре, среди распятий и статуй Девы Марии, среди монахинь, которые так ее любили, демоны памяти не смогут причинить ей настоящий вред. Ободренная этой мыслью, Габриэла стала думать об отце, о матери. Ну почему, почему они не любили ее, как любят своих детей все нормальные родители?
Была ли она такой плохой, как говорила Элоиза, или все-таки нет? Кто был виноват — она, или мать, или все они? Они ли исковеркали ей жизнь, или это она отравила существование матери и оттолкнула отца?
Но даже сейчас Габриэла не могла ответить ни на один из этих вопросов.
Глава 8
В августе Габриэла присоединилась к группе молодых девушек, которые изъявили желание вступить в орден и проходили первый этап подготовки. Послушницами они считались чисто формально. Но их все равно переодели в длинные белые платья с синей полосой на подоле, которые им предстояло носить в течение года — до тех пор, пока они не станут новициантками. Новициат длился два года, после чего послушницы давали временный обет и вступали в период двухлетней монастырской подготовки. В конце ее их ждали вечный обет и окончательное пострижение.
Вся подготовка занимала пять лет — больше, чем учеба в университете, — но Габриэлу это не страшило. Стать монахиней было ее давнишней мечтой, и она была уверена, что ничто не помешает ей добиться своего.
Будущим послушницам часто поручали множество самых разных дел. Часто приходилось выполнять тяжелую, однообразную, а то и просто грязную работу. Габриэле все это было хорошо знакомо. Ни одно дело не могло вызвать в ней ни отвращения, ни протеста, ни показаться унизительным. Все послушания она исполняла старательно, чуть ли не с радостью. Руководительница группы кандидаток не раз говорила матушке Григории и наставнице новицианток сестре Иммакулате, что гордится Габриэлой.
Впрочем, Габриэла уже и не была Габриэлой. При вступлении в группу кандидаток ей дали имя Бернадетта.
Остальные девушки звали ее просто «сестра Берни».
Всего кандидаток было восемь. И все было бы славно, но одна из них постоянно пререкалась с Габриэлой, спорила и даже пыталась поссорить ее с другими девушками. Она постоянно жаловалась на Габриэлу наставнице группы и говорила, что считает ее излишне самоуверенной и заносчивой. Особенно ее задевало, что Габриэла была как родная всем монахиням и старшим послушницам. Наставница, вздохнув, объяснила юной скандалистке, что Габриэла прожила в монастыре большую часть своей жизни, так что немудрено ей чувствовать себя так свободно. Тогда немедленно последовало обвинение в суетном тщеславии: «своими глазами видела», как за неимением зеркала Габриэла любуется своим отражением в оконном стекле. По мнению молодой неофитки, сие было верхом легкомыслия.
— Быть может, сестра Берни просто о чем-то задумалась, — возразила ей наставница.
— О своей внешности, — мрачно буркнула кандидатка, которую звали сестра Анна. Сама она была не слишком хороша собой, и это не давало ей покоя. Прежде Анна жила в Вермонте и даже была помолвлена. Нашелся-таки молодой человек, обративший внимание на невзрачную, угловатую девушку со слегка угреватым лицом. Решение уйти в монастырь восемнадцатилетняя Анна (словно в насмешку носившая тогда имя Джульетта) приняла, когда за считанные дни до свадьбы жених разорвал помолвку. Наставница молодых послушниц часто задумывалась, выйдет ли из нее настоящая монахиня. На ее памяти было несколько случаев, когда поспешно принятое решение не приносило пользы.
Что касалось Габриэлы, то тут у сестры Эммануэль никаких сомнений не было. Весь монастырь был совершенно уверен, что Габриэла нашла свое истинное призвание.
Сама она была бесконечно счастлива и откровенно гордилась своим новым статусом. Ее рвение порой заставляло подтянуться тех монахинь, которые не всегда относились к своим обязанностям должным образом.
К Рождеству Габриэла приготовила всем подарок.
Еще летом она написала трогательную святочную историю о маленькой девочке, которая целый год, собирала в лесу хворост, чтобы Санта-Клаусу было чем отапливать свое холодное лапландское жилище. Габриэле потребовалось около полугода, чтобы перепечатать ее на стареньком монастырском «Ундервуде» и сделать двести маленьких книжечек в красочных обложках, для которых она использовала рождественские открытки. За завтраком в первый день Рождества каждая из монахинь нашла рядом со своей тарелкой одну такую книжечку.
— Опять она выпендривается!.. — Это восклицание сестры Анны прозвучало достаточно громко, чтобы его услышали все. Непримиримая противница Габриэлы, не прикоснувшись к завтраку, пулей вылетела из трапезной, на бегу швырнув подарок в мусорную корзину. Это был совсем не рождественский поступок. Габриэла огорчилась, но, не желая портить сестрам праздник, сделала вид, будто все в порядке.
После завтрака Габриэла все же пошла в комнату сестры Анны и попыталась поговорить с нею. Но сестра Анна была настроена весьма воинственно.
— Ты, должно быть, воображаешь, что раз тебя тут все знают, значит, ты чем-то лучше остальных кандидаток! — резко выкрикнула Анна. — Так вот, заруби себе на носу: ты ничем не лучше нас, и если бы ты так не выпендривалась и не старалась пустить всем пыль в глаза, ты была бы гораздо лучшей послушницей! Тебе не приходило в голову, что бог не любит тех, кто воображает о себе невесть что?..
Эти слова полетели прямо в лицо Габриэле. Она неожиданно подумала о том, что Анна поразительно похожа на ее собственную мать. Та тоже стремилась сделать Габриэле как можно больнее. Правда, Элоиза больше действовала кулаками или ремнем, однако ее ругательства и обвинения били не слабее палки. Слова сестры Анны врезались в сердце Габриэлы как нож.
Сдерживая слезы, она вышла, а вечером отправилась к матушке Григории, чтобы поговорить с ней С глазу на глаз.
— Быть может, сестра Анна права? — спросила она, вкратце рассказав настоятельнице суть дела. — Быть может, я действительно слишком задираю нос и важничаю перед другими? Ведь как легко не заметить собственной гордыни. Наверное…
Но матушка Григория не дала ей договорить. Она сразу поняла, в чем дело, и постаралась убедить Габриэлу, что сестра Анна попросту завидует ей.
Однако и после этого случая отношения между Габриэлой и молодой девушкой из Вермонта нисколько не улучшились. Сестра Анна как будто задалась целью всячески порочить Габриэлу при каждом удобном и неудобном случае. Она постоянно жаловалась на нее, делала ей замечания по каждому поводу, высмеивала ее промахи — как действительные, так и воображаемые, и вообще доставляла ей всевозможные неприятности. В конце концов Габриэла, не отличавшаяся избытком уверенности в своих силах, решила, что сестра Анна в чем-то должна быть права. Ну кто, в самом деле, станет возводить на нее напраслину? Да и с чего бы это? Габриэла снова начала сомневаться в том, что она достойна быть монахиней. К весне она была уже твердо уверена в том, что совершила страшную ошибку. Слава богу, сестра Анна вовремя открыла в ней страшные пороки, от которых она обязана избавиться прежде, чем ее примут в орден.
В том, как сестра Анна преследовала и изводила ее, было что-то до боли знакомое, однако Габриэла уже не способна была рассуждать здраво. Как когда-то давно, все ее помыслы сосредоточились на собственной вине и порочности. Дело дошло до того, что, стоя однажды на исповеди, она призналась священнику, что сомневается в том, в чем еще недавно была совершенно уверена, — в правильности выбранного пути.
— Что заставило тебя так подумать, сестра? — донесся из-за исповедальной решетки незнакомый голос,
