преемника.
Таким образом, герцог Орлеанский как опекун дофина вполне мог требовать отмены распоряжения, которое лишало его власти, создавало соперничество между первыми лицами государства, пренебрегало сложившейся традицией. Но требовать — у кого? Филипп, который и без того подвергался нападкам грандов королевства, не хотел превращать этих эгоистичных и тщеславных людей в арбитров. И он отверг столь дорогую сердцу Сен-Симона мысль о созыве ассамблеи герцогов и пэров. Созвать Генеральные штаты? Но установившийся порядок голосования предоставлял по два голоса священнослужителям и знати и по одному — представителям других слоев. Лучше было по примеру Марии Медичи и Анны Австрийской прибегнуть к испытанному средству — к парламенту.
Это было шумное и заносчивое сборище людей, которые, прикрываясь рассуждениями о либерализме, ожесточенно защищали свои привилегии. В парламент входили, главным образом, магистры, купившие свои должности, и организм этот обладал могуществом тем более опасным, что границы его были не определены. Но Филипп надеялся, что, получив власть, он с легкостью поставит этих судейских на место. Как было устоять перед подобным искушением? В вопросе о папской булле двор вел себя столь непримиримо, что настроил против себя весь парламент, симпатии которого были теперь на стороне герцога Орлеанского. Только президент парламента Месме отчаянно защищал интересы герцога Менского.
Филипп, без ведома Сен-Симона, проконсультировавшись со своими ближайшими друзьями Ноайем, Канийаком и незаменимым Дюбуа, 26 августа наметил план действий. В этот момент он получил неожиданную поддержку со стороны короля. Людовика XIV, по всей видимости, действительно временами мучили угрызения совести из-за того, что он сделал по настоянию мадам де Ментенон.
В этот день он призвал своих приближенных и сказал: «Господа, я прошу прощения за то, что дал вам такой плохой пример. Вы служили мне верно и всегда старались угодить, и я огорчен, что не сумел отплатить вам тем же. Я прошу вас служить моему внуку так же верно и преданно, как вы служили мне. Этот ребенок может причинить вам немало неприятностей — следуйте указаниям моего племянника. Править королевством будет он. Надеюсь, он справится. Я надеюсь также, что вы сделаете все для достижения единства, а если кто-то будет противиться, вы вразумите его… Прощайте, господа. Я думаю, вы будете меня вспоминать».
Все были сильно взволнованы. Едва оказавшись за порогом королевских покоев, придворные поклялись: герцог Орлеанский будет править. До сей поры в этом еще оставались сомнения. Но после данного слова некоторые поспешили к будущему господину. Теперь у принца не было недостатка в союзниках.
Именно тогда он впервые употребляет свою власть и приказывает лейтенанту полиции, д’Аржансону, в котором был уверен, задерживать вплоть до печального исхода всех гонцов. Это была мудрая предосторожность, благодаря которой Франция избежала гражданской войны, поскольку Филипп V, ожидая известий, упустил благоприятный для себя момент.
В тот же вечер Людовик XIV снова вызвал своего зятя и посоветовал ему на время приведения в порядок Версаля отвезти маленького короля в Венсенский замок. Он сам подал ему шкатулку, в которой хранился план старого замка, который двор покинул после смерти Мазарини.
Было решено, что на следующий день после смерти его величества, на заседании парламента, куда будут приглашены принцы и пэры, огласят завещание короля. На этом заседании, где определится будущее страны, Филиппу предстояло все поставить на карту. Чтобы выиграть это сражение, ему необходимо было заручиться поддержкой членов королевской семьи, герцогов и магистров, войск, охранявших Дворец правосудия. Семейство Бурбонов-Конде заняло выжидательную позицию, аристократия, которой председателем парламента было обещано возвращение ее привилегий, готовилась к бою; оставались канцлеры и солдаты.
Филипп вступил в переговоры с генеральным адвокатом де Флёри, противником председателя парламента, и сумел сделать его своим союзником. Склонить на свою сторону военных было гораздо сложнее: мушкетерами командовал верный Канийак, но швейцарцами — герцог Менский, а дворцовая стража подчинялась преданному ему герцогу Гишу.
Дюбуа употребил все свое искусство, чтобы настроить швейцарцев против герцога Менского и войти в доверие к герцогу Гишу. Он напомнил этому аристократу о его честолюбии и долгах, ошеломив воображение Гиша огромной суммой в шестьсот тысяч ливров, связав ее с удачей герцога Орлеанского. Д’Аржансон отвечал за своих наемников. Таким образом, государственный переворот был подготовлен.
Людовик XIV постепенно угасал, приводя всех в восхищение своим величием и прозорливостью. К великому огорчению Истории, он сжигает все свои бумаги, затем благословляет дофина и приказывает дворянам не дожидаться более его смерти, а заняться делом.
Король 29 августа чувствовал себя так плохо, что мадам де Ментенон оставляет его и уезжает в Сен- Сир — непростительный промах для этой осторожной женщины, претендовавшей на то, чтобы служить примером для будущих поколений и уже давно готовившей легенду о себе самой. Возможно, она боялась мести, на которую герцог Орлеанский был совершенно неспособен: ведь мадам д’Юрсин уже попросила защиты у папы римского.
Но неизвестный прованский лекарь прописал королю некое таинственное средство, от которого больному сразу стало лучше, и мадам де Ментенон вернулась в Версаль, а собравшаяся у Филиппа толпа придворных рассеялась. И в какой-то момент герцог Орлеанский снова остается один, как в худшие времена своих несчастий, и они с верным Сен-Симоном дружно смеются над этим.
Но улучшение длится недолго. К одиннадцати часам вечера король впадает в беспамятство, и конец снова кажется близким. Филипп как раз размышлял над этим известием, когда ему сообщили о неожиданном визите: как всегда обворожительная, капризная и кокетливая, герцогиня Бурбонская сама пришла для переговоров к человеку, которого хотела стереть с лица земли. Их вражда казалась теперь столь отдаленной, как троянская война. И разве, в конце концов, не родилась она из нежных чувств принцессы к Филиппу? Но предстояло забыть обо всем этом и подумать о вещах серьезных.
В отличие от своей сестры, герцогини Орлеанской, мадам герцогиня не вела себя как побочная дочь короля, а защищала от своего собственного брата интересы законной ветви Бурбонов. У нее был двадцатитрехлетний сын, одноглазый, необузданный и порочный, не слишком умный, но до нельзя честолюбивый. Если Филипп гарантирует герцогу первое место в Совете по регентству, он может рассчитывать на безоговорочную поддержку дома Конде.
Принц улыбнулся: прекрасное лицо его золовки пробудило в Филиппе воспоминание об идиллии, которой помешали высшие интересы государства. Разве можно было устоять перед таким воспоминанием?
Мадам де Ментенон 30 августа окончательно перебралась в Сен-Сир. Гранды, приближенные, должностные лица — все оставляют короля наедине со священниками. Герцог Менский весело угощает гостей за ужином. Филипп принимает последние меры предосторожности.
Крики умирающего отдавались в пустых залах дворца.
Когда Людовик XIV приходил в себя, он видел вокруг только священников. Это продолжалось еще тридцать шесть часов.
«Господи, смилуйся надо мной! Прибери меня поскорее», — шептал умирающий.
В четверть девятого утра 1 сентября герцог де Буйон появился на золоченом балконе, выходившем в мощенный мрамором двор, и воскликнул:
«Король умер! Да здравствует король!»
И тогда послышался шум, напоминающий грохот прилива. Сто швейцарцев и королевская стража выстроились рядами по обе стороны галереи дворца, которой проходили придворные. Стоял ясный день, и лучи солнца отражались в зеркалах, играли на трехцветных плюмажах солдат, на орденских лентах и черном бархате.
Герцог Орлеанский, слегка побледневший, провел кортеж в покои нового короля, где тот находился под присмотром своей гувернантки, мадам де Вантадур. Ребенок был в фиолетовом кафтане с белой перевязью и в шляпе, длинные перья которой свисали на его очаровательное личико. Он еще не был
