возможность другому врагу — Шестакову скрыться, замести следы?
— Да послушайте, капитан, о чем вы говорите? Соображать же надо! Кто я и кто Шадрин?! На кой ему меня вообще приглашать надо было, чтобы следы заметать? У ваших это куда лучше получается. А я сыщик, понимаешь? Ловлю нормальных бандитов и убийц, такая у меня квалификация.
Он не успел закончить свою возмущенную тираду. Следователь извлек откуда-то из-под стола гибкую резиновую дубинку и наотмашь перетянул Буданцева по плечу с захлестом на спину.
— Нет, ты мне, сволочь, все скажешь! Где нарком скрывается, зачем вы его прячете, с кем и куда позавчера на заграничной машине ездил. — Каждую фразу следователь сопровождал ударом — по спине, по ребрам. Лицо и голову пока не трогал. — Думаешь, мы не знаем, что у вас заговор против наркома Ежова составлен? Кто у вас главный? Кто тебя завербовал, когда, как?
Был краткий миг, когда Буданцев чуть было не бросился на следователя, не выхватил у него дубинку, но кое-как сдержался. Дернись только, ворвутся ждущие за дверью дюжие выводные, повалят на пол, начнут месить пудовыми яловыми сапогами.
Умаявшись или решив, что для начала хватит, капитан бросил дубинку на стол.
— В камеру. Иди, еще подумай. Сдашь своих главарей и Шестакова — обещаю снисхождение. Нет — сто раз пожалеешь, что родился.
Глава 23
На площади перед станционной платформой обнаружилось несколько промышляющих извозом крестьян с санями-розвальнями и даже один возок на круто изогнутых кованых полозьях, с нарисованными на задней стенке аляповатыми цветами, отдаленно похожими на розы. Наверное, на нем ездил какой-нибудь бывший кулак, обслуживавший по случаю сельские свадьбы. И лошадь была запряжена хорошая, имевшая отношение к орловским рысакам.
— Вот это нам подойдет, — сказал Шестаков, вновь ощутивший прилив энтузиазма и активности.
Чем острее складывалась ситуация, тем бодрее он себя чувствовал.
— Слышь, земляк, — подошел он к вознице, — небось довезешь до Мытищ?
— Эвон? — удивился дымивший махорочной скруткой мужик лет сорока, русобородый, как раньше говорилось — «справный», одетый в некогда белый нагольный тулуп. — Я тут, по ближним деревням, или до Москвы, если что, а Мытищи, почитай, верст двадцать да лесом? К вечеру и не обернешься. Чего ж на поезде не поехали? Оно бы быстрее вышло.
— Ты чего, браток, на заработки вышел или от колхоза повинность исполняешь? — прищурившись, спросил Власьев. — Надо нам ехать, и заплатить есть чем, а не хочешь — другого найдем. Так повезешь?
Видно было, что заработать мужик хочет, но терзает его извечное российское противоречие между рациональностью и духом. Деньги — оно неплохо, трешку, а то и пятерку слупить со странных пассажиров вполне можно, но и тащиться на холодном облучке два часа туда да столько же и оттуда, наверняка порожняком, как бы и скучно. Куда проще зашибить полтинник коротким концом и снова развлекаться спокойной беседой с коллегами, пропустив «с почина» чарку-другую.
— Эх, а можно и поехать… — изображая отчаянность, хлопнул возчик шапкой по колену. — А сколь положите?
Не успел еще Власьев, знающий характер и обычаи таких мужиков и систему здешних цен тоже, начать достойно торговаться, как Шестаков, в роли наркома о ценах никакого представления не имеющий, но вообразивший, что сейчас стоит шикануть, протянул мужику красную тридцатку.
Власьев и возчик ахнули одновременно. По разным, впрочем, причинам.
— Ну, ин ладно, товарищи-граждане. Чего уж. Если вам и вправду надо — с ветерком довезу. Только бы это — для сугреву чего взять. Там от, в чайной, казенка имеется. По такому морозу, да через лес, без сугреву неинтересно ехать…
Власьев толкнул наркома локтем. Молчи, мол, хватит уже, пока еще чего лишнего не сболтнул.
— Так и беги, раз хочется. И на выпивку хватит, и на закуску, еще и сдачу принесешь. Думал, всю тридцатку тебе? Держи карман… Червонца выше головы хватит. Я бы и пятерки не дал, да приятель мой свататься едет, вот и не в себе немного…
Разочарованный, но совсем немного — десять рублей тоже были непомерно солидной платой — мужик отправился в чайную.
Дождавшись, пока он скроется за ободранной голубой дверью, Власьев, не меняя выражения лица, прошипел наркому:
— Вы, Григорий Петрович, думайте все же время от времени. Здесь такими деньгами разбрасываться — все равно что по улице Горького в воскресный полдень нагишом бегать. Разговоров на неделю хватит. Хорошо, я его малость разочаровал, он сейчас водки купит и, в расстройстве об упущенной выгоде, ни с кем впечатлениями делиться не будет. А то бы… Нашелся доброхот, сейчас участковому стукнул, поехали, знать, подозрительные да богатые, деньгу без счета швыряющие, лесом в Мытищи, когда поездом туда полчаса езды. Там бы нас и повязали.
Санки довольно споро скользили по накатанной просеке, окруженной густым еловым лесом, из-за быстро бегущих по небу кучевых облаков то и дело просверкивало яркое послеполуденное солнце, и вновь казалось наркому, что находится он непонятно где — то ли в проклятом, но все равно незабвенном прошлом, то ли в каком-то совершенно искусственном, выдуманном мире.
Левой рукой он перебирал в кармане, как мусульманин четки, россыпью брошенные туда револьверные патроны. Десятка два. Скользящие в пальцах длинные теплые цилиндрики успокаивали.
«Гипноглиф» — опять всплыло в памяти незнакомое слово, и тут же нашлось ему объяснение. Так вроде бы называется нечто вроде осязательного наркотика. А если попросту, развлекало его ощущение, что целую горсть смертей он держит в кармане. Каждый патрончик — тщательно изготовленная консервированная смерть. Не страшная старуха в саване и с косой, а тем не менее…
Но все же с гораздо более эффективной и технологической смертью он имел дело в молодости. Торпеда образца 1912 года, к примеру. Та несла в себе сразу сотню или две гарантированных смертей в металлической обтекаемой оболочке, снабженной притом парогазовым мотором. Когда они засветили, помнится, под Норчепингом в борт немецкого крейсера «Герман»…
Ямщик на облучке, спрятав в загашник деньги, суммой превосходящие чуть ли не месячный возможный заработок от местного извоза, согревшись вдобавок дармовой же водкой, пел громко и нескладно какую-то местную песню, а в глубине души надеялся, что не стукнут его гирькой по затылку странные пассажиры и позволят вернуться домой живым и с прибылью.
— Может, вы скажете наконец, куда мы все-таки едем? — спросил Власьев.
Шестаков отдал должное терпению старого товарища. Отправился с ним в явно опасную и в любом случае противозаконную экспедицию, так и не поинтересовавшись ее замыслом и конечной целью.
— Есть по Ярославской дороге такой городок — Кольчугино. А в нем — место, где без лишнего труда возможно добыть нужные нам предметы в неограниченном количестве…
Они говорили, едва шевеля губами, чтобы не услышал возчик, хотя предосторожность была почти излишней: опущенные уши шапки, поднятый воротник и громкая песнь мужика исключали риск утечки информации.
— Отчего — именно Кольчугино?
— Да просто другого места я не знаю. Подходящего. Там два оборонных завода всесоюзного значения, куда постоянно приезжают толкачи-снабженцы со всех концов страны. По сорок-пятьдесят человек живет в гостинице одновременно. Бывал там, приходилось, отчего и выбрал. Паспорта, командировочные удостоверения — все сдается в гостинице администратору. Легко взять… — он вдруг осекся. — Ну не так чтобы совсем легко, но возможно…
— Умно… — Власьев посмотрел на наркома с уважением. — Но — позволю себе вопрос. Почему сразу не сказали?
