и увозят их то и дело.
Вахтер сокрушенно покачал головой.
— Вот и самого недавно.
— Которого? — не понял Власьев.
— Так наркома же. Был-был, невредный, я тебе скажу, а потом вдруг нету, и печать на дверь повесили. Это значит что?
— Да откуда я знаю — что? Их дела. Что затеяли, то и имеют. А я, значит, пошел. Мне тоже работу сделать, а потом аж на Нижние Котлы добираться. На казенной машине, чай, не отвезут.
Работа Власьеву предстояла несложная. В конце длиннейшего, чуть ли не в полверсты, коридора располагалась туалетная комната на шесть кабинок и курительная при ней, неистребимо пропахшая хлоркой и прогорклым табачным дымом.
Всего и дел, что отковырнуть стамеской окаменевшую замазку двойных оконных рам, выглянуть в глухой внутренний двор, огражденный с трех сторон высокими брандмауэрами доходных домов, а с четвертой — выходивший к обставленной мусорными ящиками подворотне на Банковский переулок, из которого, в свою очередь, можно было выйти и на улицу Кирова, и в путаницу здешних переулков, пристойных средневековой Бухаре, и на Чистые пруды тоже.
Перегнувшись через подоконник, Власьев заколотил молотком массивный изогнутый костыль в щель между брусками тесаного камня рядом с окном, затянул вокруг него конец веревки надежным рифовым узлом, остальной моток сбросил вниз. Здесь ее и днем трудно было бы заметить, а уж сумрачным вечером, желтоватую на грязно-буром.
Сделав главное дело, поширкав, для убедительности и на случай чего, рубанком по косякам двери здесь и в женском клозете напротив, загребя ногой небрежно стружки к стене, Власьев быстро поднялся по боковой лестнице на третий этаж, где и располагался кабинет наркома Шестакова. Там тоже было почти пусто, только в эркере на пересечении двух коридоров курили и о чем-то оживленно беседовали трое мужчин обыкновенного облика советских служащих, пренебрегающих специально отведенным для этого местом.
Старший лейтенант мгновенно напрягся. Не есть ли это засада чекистов? Во внутреннем кармане пальто у него имелся привычный «наган», но успеет ли он его выхватить, если потребуется?
Однако чиновники не обратили на него совершенно никакого внимания. Ну, плотник и плотник, пусть ходит, если нужно. Лишь бы не подслушивал, о чем они на досуге разговорились невзначай.
Приемная наркома, которую нельзя было спутать ни с каким другим кабинетом из-за ее высоких двойных дверей, была приоткрыта. Власьев и в нее вошел по-хозяйски, якобы осматривая подлежащие ремонту объекты. Секретарши на месте, разумеется, не было, пишущая машинка на столе прикрыта черным фанерным кожухом, а на двери тамбура, непосредственно ведущего в наркомовский кабинет, скромно свисала на веревочке сургучная печать.
Снять ее, в случае необходимости, а потом пристроить на место без всяких следов вмешательства, ничего не стоило, Власьев убедился в этом за пару секунд, стоило лишь приподнять печать и взглянуть на нее сзади.
Осмотрел все, что требовалось, и спустился вниз.
— Че эт ты так быстро? — удивился вахтер.
— Да там и работы-то, — махнул рукой Власьев. — Стоило и звать. Любой дурак с рубанком за десять минут бы управился. А то надо же, шум подняли — езжай в наркомат, вызывают, двери перекошены, окна не закрываются. Тьфу, — Власьев очень натурально сплюнул и снова достал папиросы.
— Непременно — нового начальника ждут. Кто его знает, какой окажется. Может, как раз из-за кривых дверей и раскричится. — Вахтер еще подумал, стоит ли откровенничать с малознакомым, и все же сказал, не в силах удержаться: — Они-то, наркомы, думаешь, чем лучше нас с тобой? Тоже. Сам небось то плотником был, а то лекальщиком, вот и замечает поперед всего, что ему по старой специальности известно. Я их столько пересмотрел, начальничков-то.
На том и расстались два русских человека, с разных полюсов, но одинаково оценивающие нынешнюю власть.
Шестаков ждал Власьева, уже несколько нервно прогуливаясь по узкой, протоптанной среди сугробов дорожке между станцией метро и собственно Чистым прудом.
Теперь начиналась его сольная партия. Да и не Шестакова даже, он все отчетливее это понимал, а все той же новой личности, которой он с охотою подчинялся, пытаясь лишь понять, диалектический ли переход количества в качество с ним случился, или, может быть, имеет место не философский, а чисто медицинский случай. И, что примечательно, ощущение в себе еще одной ипостаси, которая умеет и может делать то, что он всегда и сам бы хотел, но или не решался, или, ну просто не получалось, радовало бывшего наркома.
Власьев, по диспозиции, отправился «домой», а Шестаков, одетый в свое единственное штатское пальто, длинное, драповое, с широким каракулевым воротником и такую же шапку пирожком, делающими его похожим на заслуженного артиста или члена Союза писателей, не спеша пошел к стоянке такси возле Красных Ворот.
По дороге заглянул в небольшой, но чистый ресторанчик на Тургеневской. Выпил в буфете рюмку водки, закусил балычком. Не потому, что хотелось выпить, а чтобы запах был, без чего убедительно не сыграть предстоящую роль.
На стоянке, среди многих машин, почти что тщетно ждущих пассажиров, выбрал длинный кремовый «ЗИС-101». Такие машины, как говорили — по личному приказу товарища Сталина выпустили на улицы, чтобы каждый трудящийся видел — коммунизм на подходе, и будь ты хоть гнилой интеллигент, хоть слесарь с завода «Шарикоподшипник» — можешь сесть в эту машину и не хуже члена правительства прокатиться по столице первого в мире и так далее.
Правда, цена слегка кусалась. Два рубля километр, от Каланчевки до Калужской — два червонца. Тому же слесарю неделю кормиться в заводской столовой. Выбирай, браток-гегемон!
Шестаков сел, по начальственной привычке, на переднее сиденье, хотя правильнее было бы на заднее. Раз уж он изображает лицо свободной профессии. Со сложным чувством ощутил знакомые запахи свежей нитрокраски и кожи сидений. Машина была явно новая, недавно с завода.
Слегка утрируя состояние приятного, легкого опьянения, того, что называется «подшофе», вполне естественного для благополучного и далекого от повседневных жизненных проблем человека, Шестаков неторопливо раскурил папиросу и лишь потом сказал:
— В Лаврушинский. Ну, ты э-э, знаешь, наверное?
— К кооперативному дому, что ли? — догадался таксист, которому наверняка приходилось туда возить клиентов неоднократно.
— Туда, туда. — И удобно откинулся на спинку, приготовившись барственно созерцать из окна зимние московские пейзажи.
С таксистом он расплатился не скупясь, вместо отбитых счетчиком девяти с полтиной — тридцаткой, и, прощаясь, процедил, имитируя манеру советского графа, писателя А. Н. Толстого:
— Благодарю, уважаемый, хорошо довез. Рад бы с тобой и впредь.
— Да это всегда пожалуйста. Заранее можете в парк звонить. На какое угодно время и место. Только предупреждайте диспетчера — обязательно, чтобы Слесарева Сергея прислали, а то, мол, жалобу сразу директору парка нарисую. Они этого ой как не любят, сделают в лучшем виде. Если выходной буду, тогда конечно, так я по понедельникам всегда выходной, а смены… С утра звоните, я в любую смену выйду, если что.
— Хорошо, хорошо, — прервал он словоохотливого таксиста. — Сегодня как раз и пригодишься. Сможешь ровно к полуночи сюда же подъехать? Мне на вокзал нужно будет.
— Обязательно и с нашим удовольствием. Секунда в секунду буду. Может, наверх подняться, вещички поднести?
— Этого не надо, я налегке. Ну, до встречи, Сергей э-э?
— Да Сергей просто, чего там, какие наши годы.
Лет ему на вид было далеко уже за тридцать, но уж тут хозяин-барин.
— А вас как величать прикажете?
