— Валентин Петрович. Может слышал — Катаев. «Белеет парус одинокий» книжка у меня есть.
— Ну, как же! — восхитился таксист. — Пацан мой зачитывается. Петя там у вас и Гаврик. Ну, ребятам расскажу.
Глава 32
Для последнего боя Шестаков и Власьев в очередной раз переоделись, чтобы чувствовать себя легко и свободно, в наркомовские галифе и гимнастерки. Сапоги они тоже носили одного размера, только Власьеву пришлись впору вещи старенькие, тех времен, когда Шестаков не приобрел еще нынешней дородности. Впрочем, как уже отмечалось женой, Григорий Петрович за последнюю неделю заметно стал поподжарее, и ремень пришлось застегивать на другие дырки.
Поверх полувоенной одежды Шестаков накинул то же самое барское пальто, а Власьев ограничился короткой кожаной курткой.
— Ну а теперь сверим часы, есть такая народная примета перед опасным делом, — пошутил Власьев. — Я, значит, жду вас ровно в два ноль-ноль в известном дворе, под окном. Постарайтесь не задерживаться, сами знаете, каково ждать в такой ситуации.
— Договоримся так. Ждете до трех. Если я не появляюсь — действуйте по обстановке. Второе контрольное время — с трех до шести здесь. Третье — завтра с двенадцати до четырнадцати в зале ожидания Ленинградского вокзала. Ну а уж если что, — Шестаков усмехнулся мрачновато. — Либо у вас на кордоне свидеться удастся, либо… Вы уж тогда о моих позаботьтесь, как сумеете.
Власьев не стал говорить почти обязательных в подобном случае слов: «типун вам на язык», «да о чем вы, все будет хорошо» и т. п. Он просто кивнул молча и только на пороге уже, пожав товарищу руку, буркнул коротко:
— Но вы все же постарайтесь не опаздывать.
Таксист не подвел, не успел Шестаков выкурить первую папиросу на ступеньках писательского подъезда, как в конце переулка вспыхнули яркие фары, послышался мягкий гул мотора, и к краю тротуара подплыл длинный зализанный силуэт машины, будто адмиральский катер к трапу линкора.
Садясь по-прежнему на переднее сиденье, Шестаков щелкнул крышкой часов.
— Молодец, секунда в секунду подъехал. Теперь можно и не спешить, до поезда времени с запасом.
Ехали сначала по набережной, потом через Большой Каменный мост. На Боровицкой площади Слесарев неожиданно свернул налево, в узкую улицу Фрунзе.
— Здесь поближе будет и посвободнее, ни светофоров, ни ОРУДа, — пояснил шофер, не дожидаясь вопроса, отчего не через Манеж и улицу Горького они едут. — Вам все равно, а мне еще в парк ехать, потом домой добираться, я и так специально на два часа после конца смены задержался.
Шестаков намек понял, но думал он сейчас не о том, сколько чаевых заслуживает Сергей за свою самоотверженность.
Пожалуй, так действительно лучше для его планов.
Где-то за Красной Пресней, на углу одного из безлюдных и темных переулков вдоль Большой Грузинской, он попросил шофера остановиться.
— Есть. Ай, забыли что?
— Да нет, не забыл, — ответил Шестаков, вытаскивая из кармана пистолет. — Ты, главное, не нервничай, — длинный и тонкий ствол «вальтера» уперся таксисту в бок.
— Что? Что такое? — не сразу понял происходящее Слесарев, которому, наверное, еще не приходилось сталкиваться с грабителями и налетчиками, которых в тогдашней Москве было никак не меньше, чем в нынешней, только вели они себя потише и власти поступали с ними куда беспощаднее. «Десятки» и «вышки» раздавали только так, без оглядки на адвокатов и «презумпции невиновности». Тогда суду достаточно было одного-двух свидетельских показаний, а «царицу доказательств» добывать тоже умели. Хорошо это или плохо — другой вопрос.
— Тут такое дело, браток Сережа, — мягко и ласково отвечал шоферу Шестаков, в очередной раз не переставая поражаться многосторонности своих актерских данных. — Или ты сегодня очень прилично заработаешь, так что и без всякой сберкассы на то вон хватит. — Он указал тем же пистолетом на к случаю подвернувшийся рекламный щит, освещенный уличным фонарем. Там до ушей улыбался здоровенный рабочий, по виду — шахтер, приобнявший за плечи столь же лучезарную подругу на фоне сочинской набережной. Пожарно-красный текст гласил: «В сберкассе денег накопил — путевку на курорт купил!» — Или все может совсем наоборот получиться. Я человек серьезный, деловой, мокруху не люблю. И ты меня к этому не вынуждай.
— Как, чего, о чем это вы? — испуг шофера был ненаигранный. Трусоват он оказался, даже как-то неприлично для разбитного московского таксиста.
— Да ничего, ничего. Сейчас ты выйдешь из машины и пойдешь, куда нравится. Чтоб не скучно было — на тебе для начала сотню. В ресторане можешь посидеть или девочку возьми на вокзале, время-то и пройдет. А часика так в четыре заберешь свою телегу, ну хоть на углу 1-й Брестской. Без обмана. У тебя зарплата сколько?
— В-восемьсот.
— Охота же за такое — по двенадцать часов спину гнуть, — хохотнул Шестаков. — А план? В день?
— Четыреста.
— Вот тут в ящике найдешь две тысячи. И свободен. Только не вздумай легавым настучать. — Шестаков теперь уже чувствительно ткнул его стволом в бок. — Тебя найти — плевое дело. Парк знаю, фамилию знаю, домашний адрес выяснить — что два пальца. А если я по твоей наводке сгорю — мои ребята тебя на ремешки порежут. Тупыми перьями, имей в виду.
Вот если машины на месте вовремя не окажется — тогда беги в легавку, заявляй. Мол, повез клиента, а он тебя кастетом по башке и в сугроб выбросил за Окружной дорогой. Пока очнулся, пока до телефона добрался. Отмажешься только так.
Таксист вдруг приободрился, осмелел, даже запел дребезжащим тенорком, но отнюдь не лишенным слуха:
— Деньги советские, ровными пачками, с полок глядели на нас.
— Молодец, — одобрительно кивнул Шестаков, — молодец. Боишься, а форс держишь. И меня боишься, что обману, и легавых боишься. Ладно, чтоб знал: дело имеешь с самим Пантелеевым. На тебе сразу кусок. — Он отсчитал не спеша шоферу тысячу. — Те две, что обещал, тут и будут, — похлопал ладонью по крышке перчаточного ящика. — Начинаешь прилично жить, фраер, поимей это в виду. Понравится — все впереди. Так что будь умничкой. Ну, бывай.
Шестаков подождал, пока Слесарев откроет дверку, и дружески толкнул его в плечо. Но так, что тот почти вылетел из машины.
Пересел на его место и плавно, аккуратно тронулся. Ему неприятности с милиционерами, носящими на рукавах ромбическую нашивку «ОРУД», сегодня были не нужны.
Через полчаса Шестаков стоял чуть ниже поворота с улицы Дзержинского на Кузнецкий Мост, прямо напротив дверей приемной НКВД, от которых тянулась тоскливая, мрачная, чем-то для человека, сведущего в мифологии, даже похожая на очередь к вратам Аида лента на удивление хорошо одетых женщин. Что разительно отличало ее от очередей за хлебом.
(Да сколько же он вдруг увидел самых разных очередей за неполную неделю своего «хождения в народ»? Едва ли не больше, чем за многие и многие предыдущие годы.)
Зато выглядели эти женщины (мужчин в очереди совсем не было), куда более подавленными, чем даже голодные рабочие в Кольчугине. Оно и понятно, не за хлебом стоят, без которого и перебиться можно день-другой. Передачи принесли арестованным или просто надеются узнать, в какой тюрьме содержатся отцы, братья, мужья и сыновья.
Под следствием еще, или отправлены на этап, или осуждены «без права переписки».
