Афоне Воронцова, помогал друзьям на Земле в самые трудные для них минуты. Когда закончили строить пароход и он сказал Новикову, стоя на мостике под проливным дождем: «Вы оказались… не ко двору здесь, на главной сцене. На той линии — делайте, что хотите. Но лучше пока в сторонке постойте… Детки вы еще, в садике вам нужно играться, огороженном колючей проволокой».
Оказалось, что как раз тогда он был на взлете, на пике своей деятельности. Потом — непрерывная деградация, закончившаяся тюрьмой. Есть шанс переиграть партию? Сдадим карты по новой?
— Так ты принимаешь меня, Замок, обратно? На каких условиях? Я кто для тебя теперь?
— Ты еще не понял? Думаешь медленнее, чем я предполагал. Становись тем, кем был с самого начала. У нас очень много врагов. А если вернутся твои друзья люди, будет время расставить приоритеты. Самое сейчас для всех главное — отразить новую угрозу. Если думаешь, что она малозначительна, ты очень ошибаешься. Мои стены высоки и крепки, я способен аннигилировать весь примыкающий мир, но ты ведь хочешь чего-то другого? Разве не так?
— Именно так, друг. Нам нужно гораздо больше, чем периметр твоих неприступных стен.
— Ты назвал меня другом? Это многое меняет. Мы немедленно займемся надвигающейся опасностью. Но позови сюда наконец человека Александра…
Глава семнадцатая
Буданцеву в Испании нравилось. Намного больше, чем в Москве. И совсем не по причине экзотики, сеньорит, кастаньет, вин и сигар. Хотя всего этого тоже было в изобилии, но стоило денег. Причем в Барселоне, как и в любом городе любой страны, строящей хоть какое-нибудь подобие социализма, инфляция была чудовищная. Такое точно явление Буданцев помнил по временам своей юности. На советских территориях за коробку спичек просили миллион «совзнаками»[50] , при том, что у «белых» продолжали ходить царские рубли и копейки практически по номиналу.
И здесь на занятой Франко территории повторялась та же история. Старые песеты оставались песетами, цены — теми, что казались населению разумными.
А в Республике даже летчикам с их громадными окладами за ужин в ресторане приходилось платить больше, чем они получали премиальных за сбитый самолет.
Зато у Ивана Афанасьевича финансовых проблем не было. Таможни, декларации, нормы вывоза валюты для него, как и для подавляющего большинства советских людей, были понятием абстрактным. За границу официально он не ездил и не собирался, исходя из реалий жизни. Но вдруг пришлось, без всякого загранпаспорта и визы, военным самолетом, даже с личным оружием в кобуре на поясе.
Правильно все поняв, в дорогу он прихватил, кроме смены белья и бритвенного прибора, замшевый мешочек золотых червонцев из чудесно подвернувшегося клада. На вид он был совсем маленький, кисет и кисет, а весом — почти три килограмма. Триста штук аккуратненьких тонких монеток, в любой точке земного шара принимаемых с почтением, даже теми необразованными людьми, для которых изящный профиль Николая Второго Александровича значил не больше, чем бессмысленные литеры на белой фунтовой бумажке.
Здесь Иван Афанасьевич убедился в волшебной силе золота гораздо лучше, чем на лекциях по политэкономии в школе политграмоты для старшего комсостава…
Хороший он был опер, жизнью рисковал «за так», до чина кое-какого дослужился (Шестаков правильно сказал — «статский советник»), но пределом реальных мечтаний до Нового года было только завладеть соседней комнатой в коммуналке, именно соседней, получить на нее ордер и сразу пробить дверь в стене. Ох бы и зажил! Его двенадцатиметровка, да другая, в восемнадцать, с балконом! Пусть соседи от зависти удавятся.
С Нового, тридцать восьмого года, на встрече которого Буданцев, сидя в кабинете с товарищами, привычно пожелал себе и подчиненным счастья и удачи, оно и поперло! С раннего детства ему любимая бабушка говорила: просишь, Ваня, у Боженьки чего-то, подумай сначала. Молитва всегда доходит, да не всегда, как мы, грешные, рассчитываем. Пути Господни неисповедимы.
Много еще чего говорила бабушка, и чем дальше, тем с большей грустью вспоминал о ней милицейский начальник. Вот бы сегодня поспрашивать о случившемся…
Удача была, да сомнительная какая-то. Освобождение от страшного дела, знакомство с высшим руководством, обещание дальнейшего продвижения по службе. Потом тюрьма. И не такая, в которую сам законопачивал уголовников, — настоящая. Квартирного вора следователь не хлестал по шее и спине гибкой резиновой палкой. Не заставлял принять на себя сотрудничество с тремя самыми страшными разведками мира — румынской, польской и литовской. Другие, наверное, тоже существовали, но карту мира и даже Европы капитан читать не умел, а про эти державы довольно часто писали в газетах.
Зато отсидел только сутки (для общего развития) и выскочил. В компенсацию — отдельная квартира в центре, а к ней — клад немереный. Заслуга или искушение?
У Бога что-нибудь отмолил? Не отмолил. Священник был очень уклончив, как адвокат, знающий исход дела, но не желающий раньше времени расстраивать клиента.
Так что мы говорили о кладе? Опять удача? Удача, если б не умение найти там, где никто не нашел.
И вот попал Иван Афанасьевич в страну, где идет гражданская война, где людей убивают каждый день не только на фронте, а и на улицах далеких от фронта городов. Но все равно здесь было куда лучше, чем дома. Он мог работать по собственному разумению и свободное время проводить, как нравится, по мере необходимости разменивая золото на местные бумажки.
Постоянно отлучаясь по собственным делам, Шестаков дал ему очень много воли. «Чекистов, что наших, что здешних, вокруг полно. Друг другу мешают, друг за другом следят. Ты выстрой мне отдельную службу, настоящую, чтоб такого, как в Москве, больше не случалось. В средствах я тебя не ограничиваю. В методах тоже».
Буданцев старался. Да что там, с его-то опытом! Абсолютно всех сотрудников миссии он
Еще недели ему хватило, чтобы разобраться с испанскими «товарищами», попутно выяснить, кого Шестаков сумел купить «правильно», а кому доверяется зря.
Но это — текущая работа. Несравненно более легкая, чем дома. Главное — протоколы писать не надо, а импровизировать разрешено в полную меру.
Через нужное время Буданцев исчез из миссии. Почти никого это не заинтересовало. Слишком незначительная фигура, как пришел, так и ушел. Куда — не наше дело.
Он умело изменил внешность, опыта не занимать, снял совсем скромную комнату в мансарде древнего дома, откуда хорошо было видно здание миссии, включая окна и балкон кабинета Шестакова.
Три языка, которые Буданцев учил в реальном училище, ненужные в СССР, разве что книжку на французском или немецком, случайно подвернувшуюся, с пятого на десятое пробежать, здесь легко и быстро восстановились в памяти. Испанский тоже пошел. Главное — не стесняться, заговаривать с кем угодно, улыбкой и жестами извиняясь за недостатки произношения, учебники, словарь на ночь зубрить, все и получится. Так что разговаривать с иностранцами получалось, он понимал, и его понимали.
Григорий Петрович, когда Буданцев приходил к нему с очередным докладом, замаскированный то под рассыльного из министерства обороны, то просто неприметного штатского, рассеянно кивал, непременно наливал стаканчик (моментами сыщику казалось, что его шеф законченный алкоголик, вот только пьяным он его никогда не видел, выпившим — тоже), просматривал рапорты, выслушивал устный доклад. Открывал сейф и бросал на стол толстые пачки песет.
— Мусор, конечно, но и это тоже деньги?
— Деньги, Григорий Петрович, особенно если много.
— Да что много? Ты хоть раз видел когда настоящие деньги и много? — так, казалось Буданцеву, Шестаков шутил.
