Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло

«Сидят два монтера, мимо мужик идет.

— Слышь, парень, подай-ка вон тот провод.

Мужик подает.

— Видишь, Коля, ноль. А ты мне: „Фаза, фаза!“»

— Так что, готов? — спросил Шульгин.

— Вполне, — уверенно кивнул Удолин. В отличие от предыдущих случаев, сегодня он далеко не достиг литровой нормы. Не зря говорится у испанцев: «Лучшее вино — беседа».

— Теперь меня слушай. Этого клиента постарайся выбросить на землю возле пещер, сам в реал не выходи. Сумеешь?

— Какая разница? В чем, собственно, дело?

— Да в том, — растягивая слова, стараясь, чтобы они звучали одновременно и безразлично, и веско, ответил Андрей, — что через сутки с небольшим после твоего отбытия, когда мы спокойно двигались по вельду, в точку нашего привала был нанесен плазменно-ядерный удар. Неплохо для девятнадцатого века?

— Какой? Ядерный? — Удолин имел возможность, как и все члены «Братства» «из раньших лет», читать книги и смотреть фильмы близкого и далекого будущего. О ядерном оружии профессор знал, картинки Хиросимы видел.

— Около того. Муравьи, короче. Не «огненные», а «атомные». Натаскали в нужное место крупинок обогащенного плутония до критической массы, оно и пыхнуло!

— Нет, вы мне подробнее…

— Вернешься — расскажем. И покажем. А по дороге еще раз воткни товарищу в мозги, или в ганглии, куда лучше проникнет, идею — их мир может быть уничтожен, полностью, в пыль, в радиоактивную, в течение ближайшего времени. Если они не придумают способа сообщить нам о полном прекращении активных агрессивных действий… На всех фронтах.

— Я постараюсь, — Константин Васильевич был ошарашен, но это и предполагалось. Путем философических бесед его и за сутки не удалось бы убедить в необходимости забыть о всякого рода теориях. Когда вопрос поставлен просто — или ты, или тебя, ход мысли значительно упрощается. А сама мысль — обостряется.

— Тогда вперед, товарищ. Как «Пе-2» с пикирования сбрасывай груз и крутой глиссадой с виражом уходи обратно. Быстренько управишься, успеем о дальнейшем побалакать…

Удолин подтянул дуггура вплотную к себе, как-то весь сгорбился, выставил вперед бороду, полуприсел, нечеловеческим голосом прохрипел набор согласных звуков, после чего окутался флюоресцирующей дымкой и исчез.

— Черт его знает, — сказал Ростокин. — До сих пор привыкнуть не могу. Вот так просто взял и на пятьдесят парсек перепрыгнул, через вакуум, звезды, черные дыры, радиационные пояса, поля тяготения… Все-таки мистика — это не для нормальных умов.

— Ну да, нормальному уму крайне необходимо сознавать, что в процедуре участвуют хотя бы несколько килограммов железа, подключенного к электросети, — сочувственно кивнул Шульгин.

— И желательно, чтобы колесики крутились, лампочки мигали, внутри что-то гудело и крякало, — добавил Андрей. — А если сразу не поедет, первое дело — по покрышкам ногой постучать и лобовое стекло протереть…

— Да ну вас! Сам я все давным-давно понимаю, просто материалистическое воспитание слишком глубоко сидит. Признаться, дед улетел, и мне как-то на душе полегчало. Пока он не вернется, может, хоть чуть посидим как люди, у огонька, не заморачиваясь на всякую ерунду? Александр Иванович, что ты там все время поглядываешь на удолинскую фляжку? Наверняка там какая-нибудь настойка на мухоморах. Уж больно легко Константин в транс впал… Раньше этот процесс сложнее происходил.

— Совершенствуется помаленьку, — ответил Новиков, — или они совместными усилиями формулы усовершенствовали. Путем мозгового штурма.

— Не надеюсь, что с этой сивухи нас накроет просветление, — ответил Шульгин, встряхнув фляжку над ухом. — Но попробовать можно. Вы же обратили внимание, что последнее время он исключительно эту баклажку при себе носит. Вдруг и вправду — новый эликсир? Испытаем? Если что не так — у Андрея гомеостат, у меня медицинское образование и опыт, глядишь, опять выживем…

Тон и выражение его лица показались Андрею слишком серьезными, дисгармонирующими с якобы шутливыми словами.

— Эй, ты что задумал?

— Да так, мыслишка в голову пришла…

Шульгин, еще когда они только уговаривали Удолина переправить дуггура обратно, вдруг решил проверить одно предположение. И стал приводить себя в соответствующий настрой. Фляжка потребовалась ему только как предмет реквизита, с помощью которого опытный престидижитатор отвлекает внимание зрителей.

Он решил испробовать новый, впервые использованный профессором при проникновении в логово дуггуров способ перемещения поперек эфирных полей, без выхода в чистый астрал. Держась, так сказать, вдоль границы серой зоны, которая, по его разумению, одновременно маскировала путника от посторонних наблюдателей и облегчала движение, подобно пленке поверхностного натяжения, по которой скользят водомерки.

Кое-какие приемы Удолина он зафиксировал в подсознании сразу, в меру сил восстановил и осмыслил позже, а сейчас успел восполнить некоторые пробелы. В частности — отдельные фонемы из заклинания, не вполне разобранные в прошлый раз.

Снова подтвердилось, что его потенциальные «магические» способности значительно сильнее, чем у Константина Васильевича. Если тот, образно говоря, пробился сквозь эфир, как медведь через кусты, то Сашка проскользнул ужом.

Что интересно, Удолин как бы не испытывал нужды в особой маскировке своих вторжений на высшие уровни. Можно вообразить, будто его сущность — материальная или тонкая, все равно — не вступала во взаимодействие с окружающим. Словно нейтрино, присутствие которого угадывается лишь по косвенным признакам.

Или же он ощущал себя в том мире, как оборотень в этом, не отбрасывающим тени.

Но эту тему можно будет обсудить позднее, на общем симпозиуме собравшихся в форте специалистов. «Если удастся вернуться», — остановил себя Шульгин.

Он не знал, в каком именно облике покинул терем, в физическом, как Удолин, или чисто духовном, и сейчас его тело продолжает бессмысленно сидеть за столом в дружеской компании, а то и продолжает нормальное общение, что тоже случалось.

Но это для него было совершенно неважно.

Он пока хотел только увидеть, а действовать можно будет и позже.

Как обычно, соприкосновение личности с эфирными уровнями полностью отключало обычные способы ориентации в пространстве и времени. Невозможно было догадаться ни о положении своего тела, ни о направлении движения, тем более — о сроках полета. Сейчас Шульгин чувствовал, что следует за профессором в кильватере, и этого было достаточно.

Пелена, отделяющая от чувственно воспринимаемого мира, исчезла, как всегда, внезапно. Словно открыл зажмуренные перед прыжком с парашютом глаза — и вот перед тобой снова мир во всем его великолепии.

Те же горы внизу, покрытые растительностью всех оттенков зеленого, желтого и красного, знакомая поляна перед входом в пещеры дуггуров, отдельно стоящие деревья, под которыми они дожидались появления Новикова с лошадьми. Все виделось как бы с двухсотметровой высоты, на которой он завис, слегка колеблемый воздушными потоками.