После этого план затрещал и по всем остальным швам.
Самое же трагическое — необъяснимо провалилась операция «Жало скорпиона», ради которой, собственно, и затевалось всё остальное. «Всё остальное» — только акции прикрытия. Их успех был желателен, но по отношению к главной цели — вторичен. Пока лучшие гвардейские дивизии Великого князя ускоренным маршем выдвигались на запад и юг, великолепно подготовленные, вооружённые, руководимые лучшими инструкторами и специалистами в организации военных переворотов отряды должны были взять Москву и уничтожить претендента на Престол. Специальный научно-исследовательский институт из другой реальности перепрограммировал в столице множество людей, военных и штатских, превратив их в настоящую «пятую колонну» грядущего переворота. Через межвременную границу переправились несколько батальонов злейших врагов русских — боевиков УПА, УНА-УНСО и чеченских сепаратистов, пылающих боевым духом и зоологической ненавистью.
И все они, вместе с инструкторами и двумя десятками невиданных в этом мире танков, настоящих «сухопутных линкоров», при виде которых в панике разбежались бы солдаты любой армии мира (как это случилось с хвалёными немцами, впервые увидевшими английские танки в 1915 году, в сражении на Сомме), были разгромлены наголову, «в ноль», на улицах Москвы и на подходах к великокняжеской резиденции. Тысяча с лишним беспощадных убийц и головорезов (Гамильтон-Рэй не заблуждался по поводу нравственных качеств наёмников-союзников) были мастерски уничтожены, не дойдя всего пяти километров до Берендеевки.
Кроме того, спецназовцы личной разведки князя захватили небывалой ценности специалистов «глубокого нейропрограммирования» вместе с аппаратурой. Это была катастрофа[65].
Однако умного и сильного духом аналитика-адмирала со всем приданным ему штабом подкосило совсем другое явление, безусловно из разряда мистических. Самый изощрённый человеческий ум не в силах был бы столь утончённо и одновременно грубо унизить претендента на пост Председателя «Хантер-клуба» в глазах его товарищей и будущих избирателей.
Он ведь только для примера упомянул в ходе демонстрации своего стратегического гения планируемую в Восточной Турции и Западной Армении операцию и имя генерала Сапегина, командира Закавказского экспедиционного корпуса. Мог бы назвать любого другого полководца, командующего войсками, растянутыми от Порт-Артура до мыса Нордкап, а пришёл на ум и на язык именно этот, ничем не примечательный.
Адмирал хорошо помнил этот день, пасмурный и дождливый, под стать настроению. В «ситуационной комнате», где сидели над компьютерными планшетами и бумажными картами самые лучшие специалисты его «комиссии», завершался разбор просчётов и ошибок, допущенных непосредственными исполнителями «Жала скорпиона». По умолчанию подразумевалось, что разработчики операции всё спланировали верно. И тут, будто по задумке талантливого, но злого режиссёра, из-за кулис, то есть из двери шифровальной комнаты, появился лейтенант и положил Гамильтон-Рэю на стол несколько сколотых скрепкой листов специальной, цветом обозначавшей степень срочности и секретности бумаги.
Адмирал взглянул мельком, потом внимательнее, схватил, вчитался. По-русски ругаться он не умел, а английскому не хватало экспрессии. Интересное сообщение — вроде как последний гвоздь в крышку гроба его профессионального самоуважения и клубной репутации. То, что написано на этих торопливо отпечатанных, с массой грамматических ошибок листках, звучало более чем дико, выходило за пределы самых смелых допущений.
В этот день он прочитал только экстренное сообщение, а уже позже разобрался в случившемся детально. Первая горечь и злость прошли, он вернул себе способности оценить красоту игры генерала, смотревшего на Гамильтон-Рэя с не слишком чёткой фотографии, переснятой из какого-то журнала.
Коренастый мужчина лет сорока пяти, типично славянское лицо с короткими усами, хмурый взгляд из-под козырька полевой фуражки, три тусклые звёздочки на широком погоне с чёрным зигзагом.
Против корпуса Сапегина (три мотомеханизированные бригады, три горных артполка, два отдельных разведбата, кубанская горно-пластунская бригада и обычные средства усиления), разбросанного на фронте в четыреста километров, было выделено десять кадровых турецких штурмовых батальонов, переодетых курдами, около двух десятков настоящих, независимых ни от турецкой, ни от персидской власти курдских орд и неустановленного числа интернациональных абреков. Суммарное количество охваченных «священным восторгом» и неукротимым стремлением к убийствам, насилиям и грабежам «хищников», как называл такие формирования генерал Ермолов, по самым скромным подсчётам, превышало пятьдесят тысяч, на самом же деле — намного больше, штыков и сабель. Как в тысяча восемьсот семьдесят седьмом и тысяча девятьсот четырнадцатом годах они по бесчисленным горным тропам ринулись на север и восток, охваченные почти муравьиным инстинктом — прорваться в густонаселённые, по их меркам — невероятно богатые долины Южной и Западной Армении и, даже если не удастся там закрепиться навсегда, то разграбить и сжечь всё, что возможно, угнать в свои ущелья и оазисы десятки тысяч рабов и будущих наложниц. Специально для этого позади «боевых подразделений» тянулись тысячи и тысячи женщин и подростков — с вьючными лошадьми в поводу, на арбах и даже, где позволяли дороги, на всяком легковом и грузовом автохламе.
Отдельно расположенные и разделённые труднопроходимой местностью русские подразделения могли уничтожаться на выбор, внезапно и без шансов на прорыв и соединение с «главными силами», которых, при такой дислокации, фактически не было, кроме как за Большим Кавказским хребтом.
Десять вариантов действий русского комкора было просчитано в штабах от Лондона до Ангоры и Диярбекира, где засели курды. А одиннадцатый им в головы не пришел. Видимо, надо было всё же, для расширения сознания аналитиков, использовать методику командарма Сорокина.
В том месте, что ему показалось особо угрожаемым, Сапегин нанёс сокрушительный контрудар силами танкового полка и срочно собранной из чего придётся вокруг батальона штурмгвардейцев десантной группой на броне. Отчаянные до почти полной потери инстинкта самосохранения, святого для каждого хоть европейца, хоть азиата, русские танкисты намотали на гусеницы столько «воинов ислама», что через полтора часа воевать с той стороны было просто некому. А облепленные пылью поверх крови танки и бронетранспортёры с десантом перешли в стремительное наступление на главном оперативном направлении, прямо от Татвана на восточном берегу озера Ван на Диярбекир. Водителям команда была одна — «моторесурса не жалеть», и танки выжимали на крутых горных серпантинах по тридцать-сорок километров в час.
Остальным частям и подразделениям корпуса по радио был передан приказ: «Занять жёсткую оборону в местах расположения и держаться до последнего патрона. Авиации и вертолётам работать по коммуникациям противника на пределе возможностей».
Потом генерал Сапегин, гордившийся тем, что не только внешностью, но и характером походит на «белого генерала» Скобелева, на открытом броневике, в сопровождении только адъютанта, выпускника Петроградского университета, знатока десяти восточных языков, включая древнешумерский, и ещё одного человека в чёрной рясе и клобуке въехал в полевую ставку Модамин-бека.
Самый главный курд, эмир и шейх-уль-ислам, не придававший, впрочем, этому религиозному титулу никакого значения (по крайней мере, грабить и бесчинствовать на захваченной местности он ему не препятствовал), вышел из шатра навстречу гостю. Он очень хорошо разбирался в психологии, в том числе и в русской военной. Оттого не удивился ни дерзости генерала, пробившегося всего с одной ротой через пятьдесят километров густо заполненной вооружёнными людьми «зоны племён», ни тому, что его аскеры (или нукеры?) пропустили генеральскую машину без малейшей попытки уничтожить её или захватить в плен.
Беку уже доложили о катастрофическом прорыве, и вся «армия» об этом знала раньше «главкома». Бежавшие с поля боя успели поделиться впечатлениями. Все ожидали вполне законной, торопливой и оттого ещё более беспощадной мести за вероломство, ведь «вторые эшелоны» орды и мародёрский обоз остались в тылу атакующих войск.
Генерал привёз с собой десять известных беку кожаных мешочков, по две тысячи золотых червонцев в каждом. Подарок для завязки разговора.
Комкор и сопровождающие сняли сапоги, сели на краю протекавшего мимо шатра арыка. Бек, скрестив ноги, устроился на шёлковой подушке напротив. О здоровье многочисленных жён, детей и внуков
