часть человечества, которую в другой реальности завистливо и не совсем верно называли «золотым миллиардом», вдруг осознала (и не вчера), что с новым миропорядком потерян смысл жизни. Да, мир, процветание, братство народов, нерушимые границы и торжество права над произволом — всё это прекрасно! Разве не за это боролись сорок поколений гуманистов?
Можно сказать — достигли! Но разве не того же самого, как если бы кого-то привезли в тюрьму, более комфортабельную, чем любой отель, с бассейнами, спортивными залами, комнатами для настольных игр, борделями на любой вкус и сказали: «Вот тут и будешь теперь жить, отныне и до века. Правила внутреннего распорядка в каждой камере на стене. Шаг вправо, шаг влево считается побегом, охрана стреляет без предупреждения»? Зато в меню тюремной столовой пятьдесят первых и столько же вторых блюд. Напитки — «а-ля карт».
Удивительнее всего, что идея всеобщего «крестового похода» Севера против Юга не прельщала никого. Мировые противоречия должны разрешиться на территории «цивилизованного мира», а уже потом победитель станет решать, куда направить высвободившиеся силы. Например — по собственному усмотрению планету на новые колониальные владения делить. А то из «всеобщей свободы и независимости» ничего хорошего так толком и не получилось, ни для «колонизаторов», ни для «освободившихся от гнёта».
Кроме «хантеров» с их идеей фикс имелось достаточно классов, групп и страт, которые генерировали импульсы войны почти инстинктивно, и это тоже очень напоминало ситуацию четырнадцатого года, когда «войны никто не хотел, но все делали всё, чтобы она наконец началась».
А то, что в качестве капсюля-детонатора некими тайными силами была избрана Британия, — случайность, не более. Прошлый раз была Германия, позапрошлый — Турция, до неё — Наполеоновская Франция[96]. Интересно отметить, что в качестве «поджигателя войны» никогда не рассматривалась Россия, зато она всегда становилась объектом агрессии, независимо от причин и поводов конфликтов.
Итак, планы были составлены, карты разрисованы стрелами и условными значками, не хватало одного — «Выстрела Принципа»[97]. Премьер Уоллес, кабинет министров, королевский двор, военные и морские круги подвергались постоянному и непреодолимому давлению со всех азимутов. И не только изнутри страны, снаружи тоже.
Не совсем понятную, но лидирующую роль среди лоббистов «военной партии» играл господин Арчибальд Боулнойз, раньше державшийся в тени руководителей «Хантер-клуба», а после поражения польского восстания и неудачи с пиратской затеей вдруг начавший вести себя так, словно он и есть глава «теневого кабинета», готового хоть завтра прийти на смену нынешнему. Причём глава — с диктаторскими полномочиями. Уоллес не раз уже слышал намёки, исходящие от самого подножия королевского трона. Главное — в них были свои резоны. Если ныне правящая Виндзорская династия морально не готова к объявлению самодержавия по российскому образцу, то отчего бы сначала не назначить послушного и на всё готового диктатора и, в случае чего, свалить на него все грехи, как не раз уже практиковалось в прошлом?
Боулнойз взял манеру навещать Уоллеса на Даунинг-стрит почти ежедневно, вёл себя в кабинете запросто, рисовал радужные перспективы, всё чаще и чаще намекая, что с «тайными силами» всё решено и нужно только начать, после чего Россия будет поставлена на колени буквально в несколько дней. Не потребуется и сухопутного вторжения.
— Это те силы, что обещали вам устранить князя Олега ещё до его воцарения? — как-то осведомился премьер, не во всех деталях, но достаточно подробно знакомый с подоплекой «московских событий».
— Те самые, — охотно ответил Арчибальд, раскуривая сигару.
— Особым успехом ваш проект, кажется, не увенчался? — с чисто английской деликатностью спросил Уоллес.
— Вот здесь вы ошибаетесь, мы добились всего, на что рассчитывали, — и повторил то, что говорил Гамильтон-Рэю. — Теперь ошибок не будет. Так что продолжайте вести себя по-прежнему. И дома, и с иностранными главами государств. Остальное мы берём на себя.
Каждый раз после встреч с Арчибальдом у премьера отчего-то начинала болеть голова и настроение сильно ухудшалось — только партия в гольф снимала скверные ощущения. А после нескольких порций виски в компании привычных партнёров под тентом на лужайке наступал прилив сил и чисто античное желание начать рубить все «гордиевы узлы» мечом[98], не задумываясь о последствиях.
Да и в самом деле — британский флот могуч, острова неуязвимы, Арчибальд с его «силами» наготове. Катранджи, с которым была проведена кропотливая работа, жаждущий реванша за срыв своих кавказско- польских планов, поверивший, что оказался жертвой российско-израильского заговора, заверил, что в состоянии бросить на Россию со всех направлений чуть ли не десять миллионов своих разбойников. Дикари, конечно, понятия не имеющие о регулярной войне, и почти без тяжелого вооружения, но само число впечатляло. В подобных толпах завязнут и растворятся какие угодно профессиональные дивизии. Тут самые авантюрные генералы, вроде Сапегина, ничего не сделают. От нашествия саранчи метлой не отобьёшься.
После тяжёлого разговора с наследным принцем, числившимся Первым лордом Адмиралтейства, и вездесущим Арчибальдом Премьер сжал волю в кулак, решился и приказал, наконец, начать мобилизацию флота и территориальной армии Соединённого королевства. Он был всё же настоящим британцем, вроде своего короля Эдуарда, о котором немецкий канцлер недавно метко выразился: «Как всякий англичанин, король ненавидит иностранцев, против чего я не возражаю, если, конечно, он не будет ненавидеть немцев больше, чем русских».
Очень своевременно военно-морская и общая разведки получили информацию из источников высшей степени конфиденциальности в окружении Олега о том, что сам Император в войну не верит, считая личные договоренности с Уоллесом и американским президентом достаточной гарантией сохранения мира. Что на заседании Военного Совета при Высочайшей особе возник конфликт между руководством армии и флота, в котором Самодержец встал на сторону флота, считая его достаточной гарантией от любых непредвиденных вариантов. Более того, имелись сведения, будто прежняя «демократическая» армия крайне раздражена предпочтением, отдаваемым Олегом своим бывшим «московским» гвардейцам, преуспевающим в чинах и назначениях на ключевые должности.
Вполне возможна если не попытка очередного военного переворота, то подобие «фронды» — или «смуты», по-русски выражаясь, — в условиях которых ведение успешной войны проблематично.
Уоллес, достаточно обработанный Арчибальдовым «нейролингвистическим программированием», решил, что вот и обещанное влияние «сил». Ему стало легко и даже приятно. Как кайзеру Вильгельму, отринувшему сомнения и велевшему взять Париж и Москву до «начала осеннего листопада»[99]. «И пусть крайний справа солдат коснётся плечом Чёрного моря, а крайний слева — Белого» — так он определил своим полководцам цель Восточной кампании тысяча девятьсот четырнадцатого года.
Теперь требовался повод. Хоть какой-нибудь повод для инициации конфликта. Дальше всё покатится само собой, однако для учебников и исторических трудов обязательно своё «Сараево», «Глейвиц», взрыв американского крейсера «Мэн» на Кубе или нечто другое, убедительное для публики.
Арчибальд заверил Уоллеса, что повод обязательно будет. Вернее сказать — уже есть, только кое- какие детали подшлифовать надо. Такой, что лучше не придумаешь, нынешним журналистам и будущим историкам затрудняться не придётся. Для завершения подготовки ему нужно приблизительно две недели и Гамильтон-Рэй с его конторой в полное и бесконтрольное распоряжение. Кстати, этого срока как раз должно хватить, чтобы «ХМН» и «РАФ»[100] окончательно изготовились и в час «М» сработали с точностью швейцарского будильника.
Готовясь начать войну, в которой число жертв должно было исчисляться сотнями тысяч, причастные к рычагам управления историей персоны оказались в той же психологической ловушке, что и множество их предшественников. Приняв роковое решение, политики будто отключали у себя какой-то предохранитель,
