Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»

Советом Ляхова — завести себе серебряный колокольчик для вызова адъютанта — Сергей так и не воспользовался, по старинке нажал кнопку селектора, коротко бросил в микрофон: «Пригласи».

Вошедшего представительного мужчину Уваров узнал с первого взгляда, хотя внешность тот изменил весьма изобретательно. Можно сказать — в противоположную сторону от той, что ему сделали «валькирии» в Одессе. Черты лица у господина Катранджи, «чистокровного османа», то есть человека, в котором по женской линии была за последние шестьсот лет намешана масса кровей, преимущественно европейских, «универсальные».

После того как он покрасил волосы в тёмно-русый цвет, отпустил аккуратную интеллигентскую бородку, вставил в глаза контактные линзы с серо-голубой радужкой да вдобавок украсил переносицу элегантными золотыми очками, нужно было иметь специальную подготовку, чтобы уловить сходство между оригиналом и этим господином. По крайней мере — встретив его на улице в толпе прохожих или даже увидев на фотографии, мало кто узнал бы некоронованного властителя по меньшей мере половины «нецивилизованного мира».

На появление преобразившегося Ибрагима Уваров не отреагировал. Подполковнику в форме, пьющему чай в кабинете своего командира, нет никаких причин замечать какого-то штатского. Пришёл — значит, нужен здесь, но не ему.

Только после того как Тарханов проводил гостя к столику, за которым сидел Валерий, и представил его: «А это, прошу любить и жаловать, мой ближайший помощник подполковник Уваров. Это, Валерий Павлович, господин Иван Романович Катанов», — он встал и вполне равнодушно пожал протянутую руку.

— Что-то у вас тут атмосфера тоскливая, господа, — без всякого намёка на какой-либо акцент приподнятым тоном заявил Катранджи, лёгким движением извлекая из портфеля тёмную бутылку с прилепленной сбоку рукописной этикеткой. — Мне тут по случаю из Эривани друзья передали, выдержанный коньяк из монастырских погребов. Думаю, стоит продегустировать.

Уваров заметил, что Ибрагим несколько раз бросил на него мгновенные взгляды искоса, но остался по-прежнему безразличен. Разве что изобразил лёгкую заинтересованность угощением и одновременно сомнение, позволит ли начальник попробовать. В служебное время.

Тарханов позволил, приказав поручику-адъютанту подать пресловутый лимончик, а также развесной, наломанный неровными кусочками шоколад.

— Ну за знакомство, — на правах угощающего предложил Катранджи, — нам ещё вместе работать и работать, — это, судя по взгляду, в адрес лично Уварова.

Выпили. Коньяк без всяких оговорок был исключительно хорош.

— Вы меня действительно не узнаёте, полковник? — поставив на стол рюмку, спросил Ибрагим.

Валерий, как и приказано, поднял глаза на Тарханова. Тот слегка кивнул.

— С господином Катановым никогда не приходилось встречаться. Хоть под присягой утверждать готов. А так… Помнится, в Мерве[107] у одного бухарского еврея выпивать пришлось. Был там один, на вас слегка похожий.

Катранджи рассмеялся от всей души, не стесняясь, по-восточному, чем слегка выбился из образа. На что ему опять же Уваров деликатно указал, в духе известного анекдота: «Вы, Добрыня Исаакович, или трусы наденьте, или крест снимите». Мол, при случае — чеховские интеллигенты не поймут вашей тональности, а бухарские евреи — наряда.

Отсмеявшись, Ибрагим обратился к Тарханову:

— Ну, Арсений Николаевич, ваши офицеры действительно великолепные люди. Мало что бойцы отличные, так и с чувством юмора тоже порядок. Разрешите уж Валерию Павловичу меня узнать…

Тарханов снова коротко кивнул. Складывалось такое впечатление, что он совершенно не в восторге от этого общения и держится тоже в рамках полученного сверху приказа.

— Вы меня, правда, сразу расшифровали или только по манерам? — спросил Катранджи у Уварова.

— Сразу, Ибрагим Рифатович, или вам удобнее — дядя Изя? В тех обстоятельствах, что мы познакомились, каждая ваша чёрточка и интонация так запомнились, что я бы вас и в гриме пожилой негритянки узнал. Но маскировка хорошая. Для обычной жизни — вполне. Однако я бы посоветовал, если под русского дальше собираетесь работать, — психологическую корректировку провести. По внешности всё нормально, но кем вы себя при этом считаете? Профессором по кафедре патологической анатомии — нужно добавить самоуважения в манерах и снисходительного цинизма в разговоре с пока ещё живыми согражданами. Купцом первой гильдии — тогда позволительна развязность в нерабочей обстановке и скрупулёзная, до отвращения, въедливость в деловых вопросах. А вообще я бы посоветовал вам лучше взять образ обрусевшего армянина или того же «дяди Изи» в облагороженном варианте. Впрочем, это не моё дело. А лично — рад повидаться. Мои сотрудницы вам благодарны — теперь все обеспечены приданым…

Катранджи выслушал Валерия с величайшим вниманием. Советы молодого, даже слишком молодого подполковника, выручившего попавшего в смертельную ловушку миллиардера, всю жизнь расставлявшего ловушки другим, он воспринимал почти так же уважительно, как в своё время наставления отца. В чём и преимущество умного человека — в нужное время гонор прячется в карман, и приказания в данный момент лучше всех знающего, что нужно делать, выполняются беспрекословно. Пусть ты — генерал, магараджа или владелец транснациональной корпорации, а он — сержант, погонщик слона или обычный бухгалтер.

— Я не ошибся, Арсений, и вы не ошиблись, по-моему. Лучшего сопровождающего, чем господин Уваров, мне не нужно. Что же касается совета Валерия Павловича — увы, не пойдёт. Чтобы изображать русского сколь угодно долго, у меня навыков хватит, всё же пять лет в Петрограде прожил, да и русские люди настолько разные и столь мало обращают внимания на собственную «русскость», что никакие случайные промахи мне не повредят. Всегда найдётся, чем оправдаться или объяснить. Зато при общении с армянином или евреем я проколюсь в момент. Слишком малые народы с обострённым стремлением к самоидентификации. Вдруг окажется, что я никогда не слышал про всем известного «шурина дедушки Вартана»? Или с кашрутом[108] ошибусь? Они, хоть верующие, хоть неверующие, а в этих вопросах подсознательно натасканы куда лучше меня. Был у меня давным-давно в Питере знакомый еврей. Выкрест, естественно, поскольку в военно-морском училище подводного плавания учился. Так я, вроде как явный мусульманин, водку салом с солёным огурцом легко закусывал, а он дичь, добытую на охоте, — не ел. Так, мол, дедушка заповедовал: «Нельзя есть животное, убитое с причинением страданий». Гуманисты… Торпедой по пассажирскому лайнеру засадить — доблесть и геройство, а утку дробью влёт — варварство и жестокость.

— Согласен с вами, — скупо улыбнулся Тарханов, сам однажды грубо проколовшийся при попытке всего несколько вечеров изображать перед русской, заметьте, девушкой еврея, причём, имея хорошо сделанный паспорт на имя Узиеля Гала[109]. — Тот факт, что вы есть, кто есть, и мы с графом тоже (титул Уварова он, по непонятной Валерию причине, счёл нужным подчеркнуть), позволяет нам самим решать, в каком качестве реализовывать свои желания и способности в этом мире.

«Во загнул господин полковник, — восхитился Уваров. — Наверняка Вадим Петрович ему какую- нибудь очередную заумь для прочтения подсунул!» Если бы эти или подобные слова прозвучали из уст Ляхова, Валерий не удивился бы, наоборот, постарался бы запомнить и развить при случае.

Тарханов замолчал, убедился, что Катранджи не собирается возражать, и, не спрашивая разрешения хозяина бутылки, сам разлил по тридцатиграммовым рюмочкам драгоценный коньяк. Он уже прочёл надпись на этикетке и представлял его «рыночную стоимость». Вернее — цену. Постоянно следивший за повышением его общеобразовательного уровня Ляхов неоднократно, моментами раздражаясь, подчёркивал разницу между этими понятиями — «цена» и «стоимость». Хотя, казалось бы, разница почти та же, что между «весом» и «массой».

— Знаете, Ибрагим-эфенди, — повертел он перед глазами рюмкой, — для того чтобы у нас всё в дальнейшем сложилось к всеобщему удовольствию и пользе, я скажу сейчас вещь, которая может вам показаться… Ну, не знаю. Неприятной, обидной, а может, и пророческой. Но таким странным узлом всё