Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»

бессилен. К тотальной войне не готов, и проще ему оказалось глаза закрыть, чем новый «тридцать седьмой» затевать. Нет у него аппарата, чтобы за сутки мог две трети правительства, половину губернаторов и пятьсот генералов разом посадить, и заодно прочую обстановку в стране под таким контролем удержать, чтобы вокруг никто и не дёрнулся…

— Хорошо, вот ещё у нас один кандидат в «Чёрную метку» появился. Ты мне его координаты сообщи, поговорим. Скоро, совсем скоро такие люди на вес золота цениться будут. Император Олег сам такой…

И тут же Ляхов перешёл к ключевой для самого генерала теме:

— Тебя, естественно, беспокоит, что вы потерять можете и что лично ты выиграешь.

Не обратил внимания на слабый протестующий жест.

— Объясняю с предельным цинизмом. Ты остаёшься при своей должности, если она тебя устраивает, и при шансах получить любую другую, исходя из склонностей и способностей. Если согласен трудиться на благо Отечества за установленное жалованье. Для начала могу устроить экскурсию по той России за казённый счёт. Срок и расстояния не ограничены. В сопровождении девочки или девочек отряда «Печенег». Любой, кроме Людмилы. Все остальные, гарантирую, не хуже, просто Вяземская — моя невеста. На Герту Витгефт посмотри — куда там любым гейшам и гетерам! Стихи всякие наизусть знает, от Аристофана до Бродского. Музицирует, даже и на скрипке. Танцует, как Айседора Дункан. И при этом выбивает сто из ста по любой мишени, из любого оружия и на любую дистанцию.

Далее — нашему Президенту гарантируем полную безопасность и сохранение должности до истечения срока. Если понравится и дурака валять не начнёт — до тех пор, пока самому не надоест. Переизбирать его каждый раз с восторгом будут, как Рузвельта, потому что нынешние экономические и политические проблемы исчезнут раз и навсегда.

Вообрази, какой это для всех нас грандиозный шанс. Чтобы наша страна наконец стала сильнейшей в мире державой. Не для того, чтобы кого угодно бомбить и оккупировать под флагом защиты «прав человека». Плевал я на этого человека, если ему право парад геев устраивать на Тверской дороже защиты Родины. Извини за патетику, конечно, — кашлянул Ляхов, в горле от непроизвольного напряжения связок запершило. — Я ведь как, несмотря на все «свинцовые мерзости нашей жизни», роль России вижу: «Придите ко мне, все униженные и оскорбленные, и я утешу вас!» Сообрази — России ни от кого в мире совсем ничего не надо. Только ей одной. Мой товарищ недавно в журнале «Нева» статью написал. Хороший товарищ и умный. На такую же примерно тему. Так вы же в Кремле умных статей и книжек не читаете. Отчего и ваш личный друг, «Писатель», на седьмых ролях прозябает. А мог бы… Но я опять отвлёкся. Этот самый профессор Рыбаков считает, что Россия должна помогать всем и бесплатно, но только по велению сердца и движению души. В чём и будет заключаться её позиция Мирового центра христианской и всех других конфессий, справедливости. Арбитра в спорах, если угодно. Не дурацких «прав человека», за которые крови уже пролито больше, чем всей инквизицией. Как в священных книгах написано? «Какою мерою меряете, такою и отмерится вам». «Не делай другому того, чего ты не хотел бы, чтобы он сделал тебе». А ведь две тысячи лет люди эти простейшие заповеди при первой возможности игнорируют. Куда проще: «Очень приятно жать там, где не сеяли».

А вот мы с Императором и его советниками, мудрецами и философами, кто в капитанском звании, кто в профессорском, такой бесчеловечный лозунг для своей Родины выдумали: «Хочу — помогу вам, спасу вас, если вы тоже хорошие люди и этого заслуживаете. Исключительно для собственной благодати. А если вы мерзавцы и сволочи, то и за миллионы долларов куска хлеба не подам».

Выговорившись, Вадим почувствовал себя опустошённым. Многовато эмоций с надрывом под запал выбросил. Адреналина тоже много. Пусть и понимал, что не зря говорил — генералу, если начинать его вербовку (сам факт встречи и даже его «намёки» пока ничего не значили), именно вот такой нервный срыв должен убедительным показаться. Остальные заготовки — на потом.

Руки у Ляхова настолько заметно дрожали, что Мятлев сам прикурил папиросу и уже горящую сунул в губы Вадима. Тот благодарно кивнул. Наверное, сила его посыла достала и Людмилу, она беспокойно зашевелилась и начала, вместо красивых юношей и девушек на аллеях, чересчур часто посматривать на своего полковника.

Вадим, ещё рюмку коньяка выпив, корниловскую папиросу не торопясь докурив, словно бы успокоился. Эмоции эмоциями, а ему нужно генерала характером и силой логики задавить.

— Ты поверь — я ведь совсем серьёзно говорю — для всех нас ни малейшего иного выхода не просматривается. Чего б я иначе за эту Россию добровольно под пули лез и голову в петлю совал? Деды наши и прадеды не за рубли это делали. Теперь вот и у нас шанс появился, при этой жизни — последний… — эти слова Вадим произнёс с явной печалью.

— Вот и давай, попробуй меня на уровне бухгалтера убедить, — усмехнулся Мятлев. Ему казалось, что со срывающимся в истерику и неумеренно пьющим собеседником он сумеет правильную схему отношений выстроить (не замечая, что сам уже гораздо более подшофе, чем Ляхов). Сорокадвухлетний генерал особой службы и тридцатилетний, пусть и весьма способный авантюрист, где им тягаться?

— Где у меня де?бит, где кре?дит? Попробую, — многообещающе улыбнулся Вадим.

«Страшные тайны тройной итальянской бухгалтерии», — мельком вспомнил он многократно перечитанный «Ибикус» А. Н. Толстого.

— Люди Императора на вашу дачку самые серьёзные документы и расчёты привезли, откровенные настолько, что не всякому специалисту и у себя дома показывать бы стали, так господин Президент смотреть не захотел, предпочёл морализаторством заняться. Сам себя напугал, а Олега в раздражение ввёл. Сейчас мои друзья пытаются исправить, что можно. И вам придётся тем же заняться. Виды той Москвы сильно его из колеи выбили?

— Сам попробуй догадаться, — сделал хитрое лицо Мятлев. — Ты, когда первый раз туда попал, как чужой мир воспринял?

— Я — нехарактерный пример. Я те края увидел, когда, считай, уже убитый был. Факт воскресения сильно на психику влияет, остальные впечатления на этом фоне меркнут.

Вадим не преувеличивал. Что почти погиб — чистая правда — на перевале, когда стрелял из своего винтаря, как последний защитник Брестской крепости. И когда «Гнев Аллаха» рванул, мир долго вращался вокруг него, скалы тряслись и рушились. Никогда не страдая нервными болезнями, Ляхов долго колотился в подобии эпилептического припадка, в кровь рассекая себе подборок и щёки об острую щебёнку.

Потом сознание погасло, не слишком быстро, как раз дав время понять, что вот оно, то самое, во что он не верил, и пришло.

И почти тут же очнулся, в полном порядке, только в голове слышалось нечто вроде замирающего звона прекративших праздничный благовест церковных колоколов[144] .

Мятлев до конца докурил «корниловскую» папиросу, не спеша, растягивая удовольствие, как солдаты на фронте курят — до последней складки вытрусив кисет и кое-как набрав на закрутку, возможно, последнюю в жизни. Ляхов признал в Леониде настоящего курильщика. Сам он баловался этим делом с первого курса военфака, но именно что «баловался» — мог курить всё подряд — сигареты, сигары, трубку, в царской России — папиросы. Бывало — помногу, но без пристрастия. В случае чего обходился без табака и сутки, и неделю, выражение — «уши пухнут» к нему не относилось.

А Леонид был в курении такой же гурман, как другие в еде, напитках или женщинах. И загасил догоревшую до начала картонного мундштука папиросу («до фабрики», как в советское время говорили) с явным и отчётливым сожалением.

— Не переживай ты так, генерал, — сочувственно сказал Ляхов, поняв настроение Мятлева. — Закуривай вторую, если хочется. Уж чего-чего — этих папирос и любых других мы тебе организуем неограниченные поставки. Поедем с тобой в ныне российский Трапезунд, познакомишься с губернатором генерал-лейтенантом Тер-Гукасовым, он ради нового друга прикажет особую табачную смесь изобрести,