вмешиваться.
Мой знакомый уже ждал меня. Я снова, уже в который раз, поразилась абсурдности ситуации. На нем было все то же одеяние, косу он, как обычно, держал подмышкой, но никто не обращал на него внимания. Более того, он даже о чем-то увлеченно беседовал с какой-то молодой девушкой. Глаза незнакомки были густо подведены черным, она была странно одета — во что-то невообразимое из кожи, шнуровок и цепей. Они горячо о чем-то спорили и, казалось, были хорошо знакомы. Я подошла ближе, и девушка повернулась ко мне.
— Скажи этому придурку, — даже не поздоровавшись, воскликнула она, — что он не может распоряжаться жизнями людей, как ему вздумается. Это несправедливо! Никто не вправе командовать мной, даже он! Ему наплевать на мои чувства! — С этими словами она показала Смерти неприличный жест и убежала.
Смерть подошел ко мне и обнял за плечи. Его одеяние пахло влагой и выхлопными газами.
— Эта маленькая хулиганка просто злится. Говорила, что любит меня, посвящала мне стихи, молила, чтобы я пришел за ней. И что в итоге? Испугалась! И больше даже не помышляет о том, чтобы расстаться с жизнью. Глупая девчонка! Найдет себе мужчину — и забудет обо всех своих готических глупостях.
Я огляделась. Вокруг сновали люди. Они встречались и расходились; одни спешили на уходящий поезд, другие только что вышли из вагонов и озирались по сторонам.
— Почему никто не обращает на тебя внимания? — вырвалось у меня. — Кроме этой девушки в черном, конечно. Я думала об этом еще вчера, когда шла за тобой. — Я смущенно замолчала. Мне было стыдно, что я преследовала его, хотя во время вчерашней встречи мы об этом не упоминали. Но он, конечно, заметил тогда меня. А может, и спросить теперь заставил.
— Люди видят только то, что хотят видеть, Эрика. Тебе такое никогда не приходило в голову? Большинство из них не желают думать о смерти и всю жизнь ведут себя так, словно меня не существует. Они ведут себя, как дети, которым кажется, что стоит закрыть глаза — и все страхи исчезнут. Поэтому меня и не замечают. Я могу подойти, прикоснуться, заглянуть им в глаза. Они не хотят признавать правила игры. Шах, мат, кто-то выиграл, кто-то проиграл, а жизнь все равно кончена. Из тех, кто сейчас снует вокруг нас, мало кто видел смерть своими глазами. А пока не заглянешь в пустые глаза покойника, не узнаешь… Пойдем, нам пора.
Он потянул меня к электричке на Упсалу. Мы втиснулись в вагон и нашли два свободных места по ходу поезда. Пожилой человек, сидевший впереди, помахал Смерти рукой, и тот, сделав ответный жест, повернулся ко мне:
— Есть люди, как, например, тот мужчина, которые с самого рождения помнят о смерти. Они не играют со мной в прятки. Напротив, всегда здороваются, приглашают на ужин, болтают со мной, ссорятся, расстраиваются, когда у меня не хватает времени на общение с ними. И правильно жалуются. С годами мне становится все труднее работать — особенно там, где царит тотальное невежество. Там мне очень одиноко.
— А твои подчиненные? Ведь люди умирают все время, даже сейчас, в это мгновение, пока мы с тобой сидим тут и разговариваем. — Я снова не сдержала иронии, хотя уже знала, что это не произведет на моего нового знакомого впечатления.
— Мои подчиненные? Они знают, что я есть, и я знаю, что они есть. Но мы не сидим после окончания рабочего дня и не обсуждаем нашу работу. Мы трудимся круглые сутки по всему свету, и нам не нужны совещания и приказы. Поверь, если бы вы на ваших предприятиях работали так же, все было бы по- другому. Мне, например, работать стало бы куда легче и приятнее.
Поезд тронулся.
— Мне нравится путешествовать, — вдруг сообщил он. — Поездки к клиентам — если угодно, называй их так, — позволяют узнать, как они живут, о чем думают. Тот мужчина впереди, поздоровавшийся с нами, знает, что скоро я приду за ним. Сейчас он читает мифы Древней Греции. Ищет там ответы на свои вопросы. А остальные пассажиры листают бульварные газеты, которые годятся только на то, чтобы завернуть в них селедку. Впрочем, я не из тех, кто делит культуру на «высокую» и «низкую».
За окном жилые районы сменились промышленными. Изредка встречались одинокие домики с огородами, навевавшие воспоминания о деревенской жизни. Пару лет назад в прессе начали поговаривать, что Стокгольм и Упсала скоро сольются, превратившись в огромное, пульсирующее жизнью сердце на фоне остальных малонаселенных областей страны. Не знаю, произойдет ли это, но искусственное сердце работает только с помощью сложной аппаратуры.
— Куда мы направляемся? — этот вопрос волновал меня с самого утра, с того момента, как я прочитала записку на кухонном столе.
Смерть закрыл глаза и сцепил пальцы. Я терпеливо ждала ответа.
— Мы едем к одному моему старому другу, он заслуживает того, чтобы я сам пришел за ним. Густаву девяносто два года. Он боролся всю жизнь — против несправедливости, против страха смерти, против собственной скаредности. Писал пламенные статьи о преступной политике государства и порочности мирового устройства, но своим гостям наливал самое дешевое вино. Мы часто беседовали с ним в последние годы: он очень боится умереть, стыдится этого и злится на себя за свой страх. Смешно, когда пожилой мужчина дрожит, как ребенок, при одной мысли о смерти.
Я закрыла глаза, прислушиваясь к мерному стуку колес. Значит, мне предстоит увидеть Смерть в действии — фантастическая возможность. Я была из тех, кто никогда с этим не только сталкивался, но даже не задумывался, пока незнакомец не позвонил мне в дверь. Интересно, чем я заслужила такое доверие с его стороны? И выдержу ли испытание?
Мы приехали. Мой знакомый сказал, что нам нужно в Дом Самаритянина, то есть в городскую больницу. Он шел уверенно, размашистым шагом, и я почти бежала за ним, пока не догадалась взять под руку. На нас по-прежнему никто не обращал внимания, и мне вспомнилось выражение «рука об руку со Смертью». Теперь я хорошо понимала, что подразумевала эта метафора.
Миновав скульптуру в стиле Сальвадора Дали, мы вошли в здание больницы. Густав лежал в отделении интенсивной терапии, и мы направились туда. Наше появление не вызвало у персонала никакой реакции. Я ощутила сильный запах хлорки. Мой знакомый уже собирался открыть дверь палаты, как вдруг отдернул руку и сделал шаг в сторону, потянув меня за собой. Мы молча стояли у стены, наблюдая за происходящим.
Подросток лет шестнадцати-семнадцати, со светлыми волосами, в огромных очках с толстыми линзами и с заплаканным лицом подошел к двери. Вблизи он оказался старше. Одет он был странно. Смотрел на нас, но не видел. Юноша встал в углу коридора, утирая глаза под очками. Он не произносил ни звука, но слезы катились у него по щекам. Похоже, он стыдился этого. Ведь мужчины не плачут.
У двери палаты стоял пожилой мужчина и говорил что-то медсестре. Меня поразило его сходство с юношей. Я четко расслышала: «Он уже взрослый». Что это было: он хотел извиниться, объяснить что-то или получить совет?
Медсестра подошла к юноше и встала рядом. Очень профессионально. Никаких объятий. Никаких утешений, типа: «Крепись, не надо плакать». Она спокойно произнесла: «Твоему дедушке поставили капельницу, потому что он не может пить самостоятельно». Больше я ничего не расслышала, но поняла: юноша — это внук Густава, а мужчина — сын.
Паренек подошел к отцу, они вошли в палату и закрыли за собой дверь. Медсестра тоже вошла и сразу вышла. Потом дверь распахнулась: показались отец и сын. Юноша все еще пытался унять слезы. Отец не утешал его, наверное, потому, что сам был безутешен. Они молча прошли мимо нас и скрылись за углом.
Смерть взял меня за руку, и мы вошли в небольшую палату, посреди которой стояла больничная койка. Там лежал старик с кислородной маской на лице. Рядом стояла капельница. Меня охватил страх. Конечно, я и раньше испытывала это чувство, например, от одиночества, и тогда включала приятную музыку или делала себе коктейль. Сейчас я поняла, каким разным он бывает — страх.
Несмотря на болезнь, старик словно излучал энергию. Кожа на исхудавшем лице обвисла, ястребиный нос заострился. Рот искажала гримаса. Он вцепился крючковатыми пальцами в одеяло с такой силой, что на руках вздулись вены. Мутный взгляд с трудом сфокусировался на нас, осмелившихся потревожить его покой. Покой, который на самом деле был медленной пыткой. Старик посмотрел на нас и обмер. А потом,
