направление. Из подозреваемой я превратилась в потенциальную жертву, что, впрочем, устраивало меня куда больше. Жертва — мое любимое амплуа. Оставалось только воспользоваться ситуацией. Я надеялась, что патрон так и будет бесшумно сидеть в кухне, тогда можно все свалить на Тома. Например, сказать, что он безумно ревновал меня и раздражался, когда я общалась с другими мужчинами. Что он способен на насилие, и я всегда боялась, что он меня изобьет.
Нет, вряд ли мне поверят. Хотя это было бы приятно.
— Нет, я ничего такого не заметила. Мои статьи редко вызывают негативную реакцию. Иногда меня просят объяснить то или иное утверждение или запрашивают дополнительную информацию, но чтобы угрожать — такого ни разу не случалось. Я ни с кем не ссорилась, и, насколько мне известно, никто из моих друзей на меня не обижается.
— А отношения в семье? Например, с родственниками вашего бывшего жениха? Может, кто-то счел, что вы обидели его, и решил припугнуть вас?
Семейство Альварес. Колумбийцы с взрывным латиноамериканским темпераментом, привыкшие к кровавым дракам на улицах. Можно наплести, что они мечтали женить сыночка на невинной испанской девице, а тут появилась я и нарушила их планы. Но я вовремя прикусила язык, решив не давать воли фантазии, чтобы не навредить себе.
— У нас всегда были хорошие отношения. Правда, я давно ни с кем из них не разговаривала. Как я уже сказала, наш разрыв произошел внезапно. И все же вряд ли кто-то из родственников моего жениха способен мне угрожать. Не могу себе представить, что они могут желать мне смерти.
Лена Россеус едва заметно улыбнулась, и я отметила, что улыбка ее не красит.
— Вы удивились бы, узнав, сколько людей желает друг другу смерти. Каждый день мы читаем в газетах о поведении мышей, о редких растениях или бактериях, но никто не пишет о природе зла в характере человека. К сожалению, мой опыт говорит, что никогда не знаешь, как люди относятся к тебе на самом деле. Прочитайте вот это, например.
Она достала из портфеля брошюру и протянула мне. Я начала читать и сразу поняла, что это брошюра, выпущенная одной из религиозных сект, размножившихся в наши дни по всему миру, как поганки. В брошюре говорилось о том, что Господь убивает тех, кто отказывается слушать и понимать Божественное слово. Внизу стоял номер счета в банке, куда верующие могли перечислить деньги и таким образом спастись. Я читала, недоумевая, зачем Лена дала мне это. Ждет ли она комментариев? Я молча вернула ей брошюру.
Она встала, и я поняла, что визит подошел к концу. Ханс Нурдшо тоже поднялся, подошел к саквояжу, оставленному патроном, и стал с интересом ощупывать его. Дверца была приоткрыта — видимо, патрон забыл закрыть ее, когда доставал халат, и внутри была видна его одежда.
Я поспешила вмешаться. Ханс Нурдшо между тем опустился на колени и осматривал саквояж снизу.
— Какая тонкая работа. Похоже на старинное изделие Луи Вюиттона, если не ошибаюсь. Но нигде нет имени изготовителя. Сколько лет этой вещице? Я бы датировал ее двадцатыми годами. Теперь она, должно быть, стоит целое состояние…
Я встала между доктором и саквояжем и захлопнула дверцу, быстро оглядев саквояж в поисках марки. Но определить, где изготовлен этот дивный старинный гардероб — в аду или в раю, было невозможно.
— Вообще-то он не мой. Он принадлежит другу, который остановился у меня на пару дней. Он англичанин.
Услышав мои слова, Лена Россеус обернулась и подошла к нам. Она посмотрела на меня, и взгляд ее снова стал напряженным.
— Как интересно. Не трудно ли ему путешествовать с таким непрактичным багажом?
Я не поняла, что она имела в виду, но решила не задаваться этим вопросом.
— Понятия не имею. Джон — знакомый моей подруги, артист и музыкант. Он приехал из Лондона на пару дней, чтобы встретиться с продюсерами. Он постоянно ездит по всей Европе в поисках работы. Мы давно не виделись, и я разрешила ему пожить здесь. Теперь, когда мой жених съехал, тут полно места.
Последние слова я произнесла с горькой усмешкой. Лена Россеус погладила кожаную дверцу неожиданно чувственным движением.
— Артист, говорите? Любопытно. Я полагала, что европейские артисты предпочитают искать работу в США. Но, видимо, у него особое амплуа, если его потянуло в наши холодные мрачные края?
Снова вопрос. Может, она намекает, что «Джон» способен сыграть роль Смерти? Об этом страшно было даже подумать. Я словно оказалась на дне глубокого, темного колодца, обреченная на медленную голодную смерть, потому что никто, никто не собирается вытаскивать меня оттуда. Не зная, что ответить, я промолчала. И тут в комнате раздался незнакомый голос, звонкий и жизнерадостный, который произнес на безупречном английском:
— Эрика! Я проспал! О-о, у тебя гости… Прошу прощения за мой вид. Но вижу, для тебя их визит тоже стал сюрпризом. Разрешите представиться? Меня зовут Джон. Джон Гилмор.
Он выглядел стопроцентным британцем. Волосы слегка растрепаны, как после долгого сна, глаза чуть припухли. И излучает тот самый английский шарм, который заставлял тысячи людей верить, что британская колониальная политика не серьезнее послеобеденного чая.
Лена Россеус и Ханс Нурдшо вернулись и подошли к нему, чтобы пожать руку. Меня поразило, как легко он вовлек их в непринужденную беседу, рассказав, где и как мы с ним познакомились, что много лет поддерживали контакты, а теперь ему представился шанс посетить Швецию, о которой он так много слышал. И он решил остаться «for a while»[14] и приободрить меня, которой «а rather rough time»[15] в последнее время. А что касается его саквояжа, то он изготовлен маленькой эксклюзивной фирмой в Лондоне. «Катберт и сын». «Вы никогда о ней не слышали? Могу дать вам их адрес».
Какая предупредительность! Какая харизма! Этот мужчина мог бы привести к власти любую партию. Я стояла словно зачарованная и наблюдала, как ловко мой патрон морочит гостям головы. Совершенно успокоившись, они буквально смотрели ему в рот. Он начал рассказывать, только представьте себе — «just imagine», что я видела Смерть у себя на пороге. Казалось, прошла вечность, пока наконец Лена Россеус не сообщила неохотно, что им пора уходить. У нее даже щеки порозовели, и она стала больше похожа на живую женщину, а не на комиссара полиции.
Патрон проводил их в прихожую, и Лена Россеус сделала последнюю попытку сохранить лицо, сказав мне строго:
— Дайте нам знать, если случится что-то странное. Лучше лишний раз позвонить и обезопасить себя, чем стесняться и подвергать свою жизнь риску.
Я пообещала, что так и сделаю, взяла протянутую мне визитку и наконец-то закрыла за ними дверь. А потом повернулась к патрону, не зная, чего мне хочется больше — расцеловать его или ударить. Слова градом посыпались из меня.
— Ты говорил на безупречном английском! Ты, вероятно, знаешь все языки мира, но как тебе удалось изобразить такой сонный вид?
Он улыбнулся и поцеловал меня.
— А я и был сонным. Они усыпили меня, допрашивая тебя. Я задремал за кухонным столом, и мне приснилось, что я — действительно Джон и играю в каком-то спектакле. И тут меня разбудили слова о саквояже, и я понял, что пора выйти на сцену. Признай, я играл лучше всех.
— Ну, может, и не лучше всех, но весьма убедительно. Объясни мне только, почему никто из них не закричал в панике: «Вот идет Смерть»!
— Какой глупый вопрос я слышу из уст умной женщины. Ты тоже не воспринимала себя как Смерть, когда убивала Габриэллу. Зато другие — воспринимали, как тебе сообщила Лена. Теперь ты знаешь, как нужно оставаться инкогнито. И потом, должен же я был выручить тебя.
— Ты всегда меня выручаешь.
— Да, дорогая. И собираюсь делать это и впредь. «For ever and ever». Пока смерть не разлучит нас.
Мы так и остались в домашних халатах до самой ночи. Время стало для нас всего лишь наручными часами, и мы засунули их подальше, чтобы не мешали. Мы никуда не пошли и весь день провели в
