рассказать, чем он болен и как его лечить, чтобы вылечить, – пожалуйста.
– Стоп-стоп, парень, – Тарханов немедленно сделал свои выводы. – Это что ж, если так, мы сейчас здесь если что взорвем или сломаем, оно и там, на нашей Земле, это… Как бы?
– Господа, господа, вот с этим экспериментировать не советую, – немедленно вмешался Розенцвейг. – Неизвестно, что на самом деле случится, но не забывайте, мы ведь еще и в прошлом по отношению к московскому времени. Книжки ведь почитывали на подобные темы…
– Почитывали, – со вздохом сказал Тарханов. И от того, что всяких фантастических романов и рассказов он прочитал предостаточно, стало ему совсем кисло на душе.
Тогда ведь, получается, и шагу не ступи, чтобы что-нибудь в будущем не нарушить. Хорошо, хоть бабочек здесь нет.
– Не драматизируйте, господа, – в очередной раз вмешался в ход рассуждений друзей Ляхов. – Все, возможно, обстоит совсем не так. Если мы предположили, что на будущее можно повлиять не иначе как в нем оказавшись, то зачем думать, что сейчас дела обстоят иначе?
Вполне возможно, что тут ситуация с односторонней проницаемостью. Мы пребываем на обочине дороги и влиять на то, что творится в магистральной струе, не можем…
Да ведь, кроме того, окружающая действительность, данная нам в ощущениях, не совсем та, откуда мы сюда пришли. Вот вы, Григорий Львович, прочитали то, что на заборе написано? Перевести можете? Или, к примеру, журнальчик?
– Вадим Петрович, – с некоторой даже обидой сказал Розенцвейг, – я в хедере на раввина не учился. Здесь все на иврите. Это древний религиозный язык. От идиш отличается сильнее, чем ваш современный русский от санскрита, который якобы прародитель всех славянских языков. Поэтому все здесь увиденное вызывает у меня еще более глубокую депрессию, чем у вас танки и автоматы…
Это значит, Тарханов успел по дороге и ему изложить свои соображения.
– Для меня это вообще пересмотр всех взглядов на историю и судьбы моего народа. Может, здесь Машиах[34] уже пришел…
– Ага, – цинично усмехнулся Тарханов, за время службы на Территориях успевший кое-чего поднахвататься из здешней Священной истории и сопутствующих апокрифов. – И вручил избранному народу железки собственного производства, – он шлепнул ладонью по местному автомату.
– А также радиоаппаратуру – китайского, – добавил Ляхов и в подтверждение нажал кнопку магнитофона, которым легко научился пользоваться, поскольку питание у него было от батареек, а слово «Play» в нужном месте понятно почти любому.
Неизвестная певица в хорошем джазовом сопровождении хриплым голосом запела давно известную песню «Ван вей тикет».
«Билет в один конец», в русском переводе. Слышали и танцевали в свое время.
– Так новый это мир или все-таки старый, но с вариациями? – Вадиму нравилось сейчас говорить парадоксами, пусть и не понимал он, что именно сейчас следует считать своим. Но уж древнееврейская версия его не вдохновляла никаким образом.
– Господа, да мужики вы или нет? Заткнетесь вы когда-нибудь? – не выдержала Майя.
Вскочив, тряхнув головой, тут же отбросив пальцами упавшие на глаза волосы, она показалась Вадиму великолепной. Не внешне даже, а вот этим волевым порывом.
– Нам сейчас плевать на все теории, вместе взятые. Мы за…… бродить по вашим горам, слушать вашу осто…… болтовню. Мы хотим помыться, поесть, поспать, остальное – ваши долбаные проблемы, если уж вы нас сюда затащили! Мужики!..
Сделано было мастерски и вовремя.
Татьяна, которую Ляхов привык воспринимать как провинциальную девушку-скромняшку, именно за эти качества вывезенную Сергеем в столицу, улыбнулась вдруг совершенно двусмысленно-ироническим образом и изобразила два хлопка в ладоши.
Чистый дзен-буддизм.
Словно она тут по характеру главная, отнюдь не экспансивная Майя.
«А к тебе следует присмотреться повнимательнее», – снова подумал Ляхов.
Обедом, переходящим в ужин, девушек они покормили и даже спать уложили, накрыв для них свежим бельем две койки в комнате с левого торца дома, где последнее время, кажется, никто не жил.
Оставили отдыхать и общаться, а сами снова вышли на улицу. Якобы покурить, не мешая отдыху подруг разговорами.
– Так, мужики, – объявил Тарханов. – О политике не говорим. Однако главное у здешних бойцов то же, что и у нас. – И предъявил народу зеленую алюминиевую фляжку, в меру помятую и поцарапанную. Встряхнул. Внутри ощутимо заплескалось.
– Он! – сообщил Сергей, и Вадим понял сразу, а Розенцвейг с некоторым замедлением.
– Сначала – вмажем. За успешное завершение первого этапа, каким бы ни был второй. Ты прав, Вадик. – Тарханов, что удивительно, впервые принародно назвал Ляхова сокращенным именем. И он с ходу понял, что содержимое фляжки полковник сначала испытал на себе, чтобы не подвергать риску товарищей. И умело держал себя в руках все это время, ожидая, как подействует.
Сейчас наконец подействовало. И правильно.
Вмазали.
Вадим, по-докторски, чистого, но с «проводничком», то есть набрав предварительно в рот глоток воды, а вслед за ним уже чистый спирт.
Розенцвейг предпочел развести более чем напополам. Да что с него взять, старик, сорок шесть лет,
