Больше выносить его болтовню у Чекменева не было сил. Да и делом надо заняться, в том смысле, как он сам его понимал.
– Присматривайте за ним, я скоро вернусь, – приказал Чекменев инженеру, сохранявшему на общем фоне изумительную выдержку. Наверное, в душе считал происходящее ловким фокусом, неизвестно для чего устроенным.
Князю Чекменев решил пока ничего не говорить. Сами разберемся, а у Олега Константиновича и других забот хватит.
Зато он велел немедленно доставить сюда доктора Максима Бубнова с его «верископом».
– Вам, доктор, предлагается обследовать данного господина на предмет соответствия его слов и поведения. Три часа назад имел место некий неприятный инцидент. Вас, кстати, тоже касающийся. Либо вы подтвердите, что господин Маштаков совершил… техническую ошибку, либо…
Заодно хотелось бы выяснить, действительно ли он считает, что в состоянии свою ошибку исправить, или просто задницу надеется прикрыть. Надежда тщетная, скажу сразу. Справитесь?
– Сформулируйте, пожалуйста, свои вопросы так, как считаете нужным. Я в этих делах ничего не понимаю, да оно и к лучшему. Никакого постороннего влияния на результат. О чем спросите, на то и ответ получите.
– Хорошо, – ответил Чекменев. Максим виделся с ним всего три раза и составил впечатление как о человеке весьма суровом. Но справедливом и умном. На несколько секунд включенный «верископ» это впечатление подтвердил. Так что опасаться его не приходилось, и держался поэтому доктор уверенно и с достоинством.
– Через десять минут я буду готов. Вы тоже. Разумеется, о степени секретности нашего мероприятия я предупреждать не буду.
– Разумеется, господин генерал.
– Для вас я и сейчас и всегда – Игорь Викторович. Запомнили?
– Так точно. Разрешите работать?
– Только это от вас и требуется.
Допрос занял не больше получаса. Включать генератор боли не потребовалось, Максим ориентировался только по психофизиологическим характеристикам пациента. Они с Ляховым давно уже начали составлять специальную картотеку на каждого человека, который вольно или невольно попадал в зону действия их аппаратуры. Впрок. Маштаков тоже имел свою ячейку в памяти машины. Вопросы, которые задавал Чекменев, и ответы профессора вполне корректно ложились на готовую матрицу.
Максим, сам человек очень неординарный и технически талантливый, что признавал за собой без ложной скромности, моментами восхищался мощью интеллекта Маштакова. Похоже, границ у него не было вообще. Равно как абсолютным имморализмом его же. О нравственности, за пределами некоторых общепринятых норм поведения, говорить с ним было просто бессмысленно. Как с папуасом о методике и эстетике горнолыжного спорта. Зато о другом – вполне свободно.
Максим из вопросов Чекменева составил себе довольно полное представление о случившемся и видел, что профессор не врет, ни в словах, ни в мыслях. Все так и было. Он хотел перед началом главного предприятия убедиться, что возможности перемещения в «пространствах Кантора – Эверетта» как-то зависят от устройства мозга испытуемых. А что это так – подтверждалось теорией, найти противоречий в которой Максим не мог. Образование на мехмате давалось блестящее, лучшее в мире, да доктор его еще и углубил индивидуальными занятиями.
Конечно, кое-каких воспарений мысли Маштакова Максим постичь был не в силах, но, если правильны исходные посылки и соблюдается алгоритм, отчего же выводы будут неправильны?
– Игорь Викторович, все соответствует. Я бы и сам не смог держаться лучше. Если вы собираетесь работать с Виктором Вениаминовичем и дальше, делайте это спокойно. Он по крайней мере совершенно убежден, что найти ребят сможет. Да ведь и я в этом заинтересован. Вадим Ляхов – мой единственный друг… Того уровня, о котором стоит говорить.
– А если… – Чекменев жестом пригласил Максима выйти в соседнюю комнату, оставив Маштакова под присмотром охраны.
– Вы хотели спросить, если он полностью сумасшедший? Я еще и психиатр, я понимаю ход вашей мысли.
Чекменев, внезапно пришедший в хорошее расположение духа, протянул доктору портсигар из кожи крокодила, лично убитого в верховьях Нила двадцать лет назад, когда они странствовали там с князем, еще не ставшим Местоблюстителем.
Папиросы были особые, толстые и длинные, набитые специальной смесью табаков, какую не купишь ни в одном магазине.
– Ваши слова расценивать как намек? Что ход моей мысли может понять только психиатр?
– Не совсем так. Просто каждый человек занимает определенное место на шкале между крайними видами патологии. Есть заболевание, есть акцентуации. Вы – почти посредине. С легким уклоном в истероидность.
– Это – плохо? – вроде бы встревожился Чекменев.
– На мой вкус, шизоидность хуже. Но у вас – норма, я же сказал. Остальное требует слишком долгого разговора. Если же Маштаков – сумасшедший, то это такая степень маниакальности, которой можно только позавидовать. Обычно маниакальность сочетается с депрессивностью, почему и говорится – маниакально- депрессивный психоз.
У этого же – ни намека на депрессию. Это про таких сказано: «Он не страдал манией величия, он ею упивался!» Работайте с ним спокойно. А вот как Вадима с компанией вытаскивать будем…
– Исходя из ваших рекомендаций. Если что – на ту сторону пойдете?
Чекменев сам не понял, зачем задал этот вопрос. Максима он посылать за рубеж времен не собирался.
