Она легко отвлекалась, была неорганизованна и все еще не оправилась после смерти матери, чтобы помогать Сабрине. Кэнди во многом осталась ребенком и ждала, что Сабрина заменит ей мать. Сабрина делала, что могла, но иногда чувствовала, что терпение ее на исходе.
Подписав договор об аренде, они вернулись в дом, чтобы решить, какую мебель они хотят оставить. Там было множество прелестных вещиц, которые понравились им обеим. Сабрина помогла Кэнди подготовить ее пентхаус к сдаче в аренду. Он не продержался на рынке и трех дней и был сдан в аренду с прибылью для Кэнди. Она будет получать за него столько, что денег с лихвой хватит на оплату ее доли арендной платы за дом. А Сабрина расторгала договор об аренде своей квартиры с минимальной суммой неустойки. Кое-какие предметы мебели она продала, некоторые отправила на хранение и отобрала то, что могло потребоваться на Восточной Восемьдесят четвертой улице. Кэнди арендовала пентхаус полностью меблированным, так что оттуда ничего не пришлось перевозить. Сабрина попросила младшую сестру вызвать бригаду грузчиков на первое августа. Хотя бы таким образом Кэнди могла помочь. И между четырьмя сотнями телефонных звонков, которые ей приходилось сделать, Сабрина еще ежедневно навещала Энни, которая, наконец, согласилась переехать вместе с сестрами и посмотреть, что из этого получится. После второй встречи с психоаналитиком Энни сказала сестрам: если они вздумают обращаться с ней как с ребенком и заставят ее почувствовать себя беспомощной, она немедленно от них уедет. Кэнди и Сабрина хотно пообещали, сказав, что будут уважать ее чувства и ждать, когда она сама попросит помочь, конечно, за исключением тех случаев, когда она может свалиться с лестницы.
Во второй половине июля, когда Энни выписали из больницы, все три девушки с радостью предвкушали, как будут жить вместе в этом доме, несмотря на печальный повод, заставлявший их туда переезжать.
Для Энни первые дни пребывания в отцовском доме оказались особенно трудными. Она в отличие от остальных еще не привыкла находиться здесь без матери. Остальные уже прожили там три недели. Для Энни все было внове. Она отлично знала родительский дом и без особого труда ориентировалась в нем, но в каждой комнате ожидала услышать голос матери. Она открывала ее шкафы, трогала пальцами одежду и подносила ее к лицу, чувствовала запах ее духов и почти ощущала ее присутствие в комнате. Временами находиться в родительском доме было мучительно, и она вновь и вновь вспоминала, как последний раз видела мать, когда руль выскользнул из ее рук, и ее выбросило из машины. Жуткая картина преследовала Энни, и она говорила об этом во время каждой встречи с доктором Стейнберг. Она не могла изгнать ее из памяти, как и мучительное ощущение, будто должна была что-то сделать, предотвратить несчастье, но не успела. Это даже снилось ей по ночам, а разрыв с Чарли после катастрофы еще более ухудшал положение. Отчасти она была даже рада тому, что едет в Нью-Йорк, а не во Флоренцию. Предстояло начать жизнь с чистого листа. Однако отец согласился некоторое время сохранять за ней квартиру во Флоренции. План лечения Энни после выхода из больницы был довольно прост, и офтальмолог объяснил все подробности не только ей, но и Сабрине. Сабрина стала чувствовать себя скорее как мать Энни, чем ее сестра.
Теперь Сабрина отвечала за каждого: за Энни, за Кэнди, которая была еще молода и временами вела себя безответственно, за отца, который, казалось, становился день ото дня все более беспомощным. У него все терялось и ломалось, он дважды порезался, не помнил, где что лежит, а может быть, вообще никогда не знал этого. Сабрина однажды во время ночного телефонного разговора с Тэмми сказала ей, что мать, судя по всему, разве что пищу для него не пережевывала. Он оказался абсолютно избалован и изнежен. Мать была идеальной женой, но Сабрина была человеком другого склада. Она пыталась заставить отца что-то делать для себя, хотя и безуспешно. Он часто жаловался, то и дело ныл и нередко плакал. Сабрина, на которую свалились заботы о семье, теряла терпение.
Лечащий врач Энни заставил ее сделать послеоперационную компьютерную томографию и настоятельно порекомендовал пройти шестимесячный курс обучения в Нью-Йоркской школе для слепых. Это поможет Энни стать независимой и способной жить самостоятельно, что и было их конечной целью. После этого разговора Энни в течение нескольких дней дулась на всех и бродила по родительскому дому в самом отвратительном расположении духа. У нее была белая трость, но она не желала ею воспользоваться. Внутри родительского дома она вполне обходилась без нее, если только никто ничего не переставлял. Кэнди оставила в столовой стул не на месте, и ничего не подозревавшая Энни, споткнувшись, упала.
Кэнди долго извинялась, помогая ей подняться.
— Это глупо! — разозлилась на нее Энни, вернее, даже не на нее, а на судьбу, которая поставила ее в такое унизительное положение. — Зачем ты это сделала?
— Я забыла… извини… я нечаянно! — совсем по-детски оправдывалась Кэнди.
Энни твердо намеревалась принимать ванну одна и запретила сестрам входить в ванную комнату, когда она там находилась, хотя никогда излишней застенчивостью не отличалась, впрочем, как и остальные члены семьи. Отец никогда не появлялся за завтраком без халата, мать тоже, но девочки вечно сновали между ванными комнатами полуодетые в поисках фена для волос, щипцов для завивки, жидкости для снятия лака, чистых колготок или запропастившегося лифчика. А теперь Энни отправилась в ванную одетая и заперла за собой дверь. На второй день ее пребывания дома переполнилась ванна, и вода протекла в столовую. Сообразив, что произошло, Сабрина помчалась наверх. Она забарабанила кулаками в дверь, и Энни, наконец, ее впустила. Сабрина выключила кран, стоя по щиколотку в воде на мраморном полу.
— Видишь, так не получается, — спокойно сказала Сабрина. — Я понимаю, ты не хочешь помощи, но ты в ней нуждаешься. Тебе надо приобрести какие-то новые навыки, иначе ты и себя и всех нас сведешь с ума. Чем я могу помочь? — спросила Сабрина, приводя в порядок ванную комнату.
— Оставь меня в покое! — закричала Энни и заперлась в своей комнате.
— Отлично! — процедила сквозь зубы Сабрина, но этим и ограничилась. В конце концов, ей пришлось вызвать электрика, пригласить из фирмы людей, чтобы высушили ковры, а также позвать маляра, чтобы привел в порядок пострадавший потолок. Энни злилась на сестер и на себя. Только после того, как произошло два аналогичных случая, она согласилась хотя бы подумать о том, чтобы пойти в сентябре в школу и консультативно научиться решать проблемы, связанные со слепотой. До этого она даже перед собой делала вид, что обойдется без чьей-либо помощи. Теперь ей стало ясно, что ничего не получится. Все уже давно это поняли, и то, что она срывала на родных свой гнев, начало всем надоедать. Они ее не узнавали. Она даже не позволяла Сабрине или Кэнди причесать волосы и на вторую неделю своего пребывания дома собственноручно подстриглась. Результат оказался плачевным: Сабрина нашла ее сидящей посередине комнаты и рыдающей. Вокруг были разбросаны пряди длинных рыжевато-каштановых волос. Вид у нее был ужасный, и Сабрина, увидев эту картину, пришла в отчаяние и обняла сестру.
— Ладно, — сказала, наконец, Энни, уткнувшись головой в плечо Сабрины. — Ладно, я не могу это делать, я терпеть не могу быть слепой, я буду ходить в школу, но мне не хочется заводить собаку.
— Никто не заставляет тебя заводить собаку, — сказала Сабрина, хотя было ясно, что без помощи здесь не обойтись. Отец, наблюдая за дочерью, окончательно впал в депрессию. Он чувствовал себя беспомощным, видя, как Энни натыкается на что-нибудь и падает, как обжигает себе руку горячим кофе, пытаясь налить его в чашку, или как пища во время еды разлетается во все стороны, словно у двухлетнего ребенка.
— Не можешь ли ты что-нибудь сделать для нее? — с самым несчастным видом спрашивал он Сабрину.
— Я пытаюсь, — отвечала она, стараясь не огрызаться. Она по пять или шесть раз в день звонила Тэмми, которая чувствовала себя виноватой. В ее жизни тоже царил полный хаос, она все еще не нашла замену беременной звезде. Ей казалось, что она предает свою семью, находясь в Лос-Анджелесе. Короче, все они, так или иначе, были несчастны, а больше всех Энни.
Энни, в конце концов, позволила Кэнди привести в порядок свои волосы. Ей не хотелось идти к парикмахерше, услугами которой пользовалась мать, не хотелось, чтобы ее увидели слепой, с неумело обкорнанными с помощью канцелярских ножниц волосами. А ведь волосы у нее были красивые, шелковистые и длинные, очень похожие на волосы Кэнди, только длиннее и не белокурые, а рыжевато- каштанового цвета.
— О'кей, сейчас мы соорудим новую прическу, — заявила Кэнди, усаживаясь на полу рядом с ней. Вид у Энни был такой, будто ее только что выпустили из тюрьмы. — Я довольно хорошо умею обращаться с волосами, — заверила ее Кэнди. — Я всегда привожу в порядок людям волосы после съемок, потому что бестолковая парикмахерша почему-то делает их непослушными, хотя на снимках они выглядят великолепно.
