— С удовольствием, — решительно отвечаю я.
Джоди притаскивает меня в маленькое кафе на тротуаре возле реки. За кофе с круассанами мы обмениваемся наблюдениями («Похоже, твоя маман впрямь сдвинутая, но, по крайней мере, она не таскала тебя в церковь по восемь раз в неделю, как моя») и даем друг другу советы («Никогда не доверяй парню, который говорит «доверься мне», — уверяет Джоди, — особенно если речь идет о контрацепции»). Она такая прямолинейная, забавная и несносная! Невозможно не проникнуться к ней теплыми чувствами. Когда мы заказываем еще по одному эспрессо, мне кажется, что я знаю Джоди уже сто лет.
— Слушай, — неожиданно предлагает она, — если ты особо ничего не запланировала, как насчет умотать со мной в Дамаск? Вдвоем путешествовать гораздо безопасней, и мы классно проведем время. Ну, что скажешь?
Я совсем теряюсь. Ведь Сирия и впрямь очень далеко. Разве туда не нужны визы и все такое? Я не смогу просто взять и сесть на поезд домой, когда пойму, что с меня хватит. А как же экзамены? Они начинаются через пару недель. Я не собиралась отсутствовать так долго.
Впрочем, какой смысл в экзаменах, если папа не желает отпускать меня в Нью-Йоркский университет? Я хочу стать журналисткой. Кто сказал, что мне нужен лист бумаги? Той же цели реально достичь, набравшись опыта из реальной жизни. Можно даже отправить по дороге в «Мейл» несколько путевых заметок. Если я не научусь иногда рисковать, то никогда ничего не добьюсь в жизни. Вудворд и Бернстин получили Пулитцеровскую премию не за то, что сидели дома, разгадывая кроссворды. Не хочу стать такой, как мама, которая боится путешествия до конца ближайшей дороги.
Пора бы мне начать самой строить свою жизнь.
— Ладно. Почему бы нет?
Джоди широко улыбается:
— Клево! Будет так прикольно! Надо отправляться сразу же, ехать на юг. Визу тебе можно сделать в британском посольстве в Риме. Ты когда-нибудь работала в барах?
— Пока нет.
— Это очень легко, и, судя по твоей внешности, — она мне подмигивает, — тебя ждут неплохие чаевые.
Ее энтузиазм заразителен. Быть может, это лучшее, что со мной случалось в жизни! Мама и папа слишком долго опекали меня. Такое приключение докажет им, что я способна справиться сама.
Я отталкиваю стул.
— Мне нужно в туалет…
— В глубине, ближе к кухне. Только не ходи в сортир слева, я туда уже заходила — он весь хлюпает, если ты понимаешь, о чем я.
Оставляю Джоди приглядеть за сумками и пробираюсь между тесно стоящими, занятыми столиками в глубь кафе. Дамаск! Звучит так по-библейски экзотично! Не такое уж рискованное я затеяла предприятие. Джоди успела посмотреть мир и определенно знает, что делает. Здорово будет с ней путешествовать. Да и мама с папой, типа, вряд ли будут по мне скучать.
Унитаз не слишком чистый, но я говорю себе, что надо понемногу привыкать к неудобствам. О Сирии мне известно не так уж много, однако у меня ощущение, что санитария — далеко не первый пункт в списке приоритетов жителей этой страны.
Возвращаюсь на солнечный свет и осознаю, что вышла не с той стороны кафе. Наверное, Джоди сидит по другую сторону.
Проходит десять минут, прежде чем я осмеливаюсь признать правду.
Джоди исчезла. Как, впрочем, и мой рюкзак, и стюардеска вместе с деньгами, кредиткой, паспортом и мобильником.
Она даже не заплатила за кофе.
Я падаю на стул. Не могу поверить, что оказалась такой идиоткой. Как я могла оставить все свои вещи девушке, с которой была знакома полчаса? Да еще и в Сирию с ней собралась! Может, папа прав: если я пяти минут не могу пробыть в Париже одна, как выживу в Нью-Йорке?
Официантка подкладывает чек под блюдечко. Кинув в него последние евро, я бесцельно бреду по парку, стараясь побороть подкатывающую волну паники. Что мне теперь делать? У меня ведь даже куртки нет: она в стюардеске вместе с остальной одеждой. Придется подождать до вечера и отправиться к Флер. Уверена, она одолжит мне денег на дорогу до Марселя. Потом… ну, что делать потом, я пока не знаю. Что- нибудь придумаю.
Только вот беда: вернувшись к Лавуа после целого дня скитаний по Тюильри, я обнаруживаю, что дом погрузился во тьму. Наконец появляется горничная и не без истинного злорадства сообщает мне, что семейство уехало на выходные в Женеву, прежде чем захлопнуть дверь у меня перед носом. Устало тащусь назад в Тюильри, не видя другого выхода. Уже смеркается. Кровь у меня леденеет от ужаса при одной мысли, что придется провести на улице всю ночь.
Перелезши через низкую ограду, забираюсь в кусты погуще. Лучше уж пусть меня цапнет какая- нибудь лиса здесь, чем схватит насильник или кто еще похуже там, на улице.
Едва сдерживаю визг, споткнувшись обо что-то мягкое. Различаю в сумерках желтый мех.
Неподалеку обнаруживается и стюардеска. Из моей груди вырывается странный звук — нечто среднее между смешком и всхлипом. Видимо, вытащив то, что нужно, Джоди выкинула сюда мои вещи. Конечно, деньги, телефон и кредитка пропали, зато остались паспорт и одежда. По крайней мере, ночью я не замерзну.
Натягиваю гэповскую толстовку и пытаюсь уснуть. Не могу. От малейшего звука мое сердце пускается в бешеный пляс. Перебираюсь к дереву и прижимаюсь к нему спиной, чтобы никто не мог подобраться ко мне сзади. О Господи, мне так страшно! Часть меня хочет положить всему конец и вернуться домой, но ведь мама с папой будут в бешенстве, я просто не вынесу этого. Может, утром удастся связаться с Беном. Он мог бы раздобыть для меня немного денег, при этом не настучав. А потом…
Не будет никакого «потом».
Ночь полна ужасающих шумов и сопения. В каждом доносящемся издалека отзвуке шагов мне чудится безумный дровосек, который пришел за мной; в каждом треске ветвей — крадущийся убийца. Я напряженно вглядываюсь во тьму — от этого глаза уже болят. Я не могу унять дрожь — от страха и от холода одновременно. Наконец, перед самой зарей, впадаю в беспокойный, прерывистый сон.
Меня будит яркий солнечный свет, пробивающийся сквозь ветви. С трудом поднимаюсь на ноги и отряхиваю одежду от листьев и травы. Джоди оставила мою косметичку; выдавливаю на палец немного пасты и натираю зубы, чувствуя себя глупо.
Я совсем вымоталась, замерзла, у меня все затекло, и еще меня тошнит от голода. Все, что я съела за последние полтора дня, — тот самый злосчастный круассан в кафе с Джоди. Нужно поесть. Может, если хорошенько поискать на тротуаре возле кафешки, найдется достаточно мелочи, чтобы купить сандвич и позвонить Бену.
Битых три часа я собираю мелочь на один-единственный крохотный багет с сыром. Жадно заглотив его, сворачиваюсь жалким калачиком на скамейке в парке. Все безнадежно. Я на это не способна. Теперь я даже не понимаю, зачем убежала из дому.
Мама была права насчет Дэна. Ну конечно. Она никогда бы так со мной не поступила. Она меня любит. Я знаю. И она не виновата в том, что болезнь иногда толкает ее на странные поступки.
Какого черта я здесь делаю?!
Наверное, мама совсем извелась. Я помню, как она пугалась всякий раз, когда школьный автобус задерживался: начинала думать, что я попала в аварию. Она предпочитала ждать меня за дверьми хореографической студии и штаб-квартиры «младших» герлскаутов, чем оставить одну даже на час. Всегда отчитывала меня, если я брала конфету у чужих, и запрещала ходить переулками мимо станции после наступления темноты. Нет, портила она мне жизнь тоже порядочно. Но ведь она была больна! Она ничего не могла с собой поделать. Я твердила себе это тысячу раз.
И как я могла подумать, что ей все равно?
Если найду телефон — позвоню ей; уверена, она — она…
Встаю, прижав к себе сумку; по щекам льются слезы. Я хочу к маме.
И вдруг — вижу ее.
