связи убийцы со спецслужбами Румынии.
Пьянствовал и, что значительно важнее, поддерживал троцкистскую оппозицию бывший командир конного корпуса Г. Гай. Будучи арестованным в 1935 г. за высказывание намерений убить И. Сталина, он показал, что вел антипартийные разговоры под влиянием личной неудовлетворенности своим общественным положением и занимаемой должностью[1139].
Такого рода характеристику некоторых представителей командного состава можно было бы продолжать. В большинстве случаев политработники и особисты придерживались единых позиций и каждый по своей линии докладывал о фактах «коммунистического чванства» и о низком моральном уровне ряда партийных командиров-единоначальников.
Число конфликтных ситуаций между командирами-единоначальниками и политработниками множилось. На развитие конфликтов повлияла и директива ПУР РККК № 28015/с от июня 1928 г. «О проведении самокритики в РККА». Основной идеей директивы являлось нацелить организаторов кампании на поднятие боеспособности Красной армии и укрепление руководящей роли в ней ВКП(б)[1140].
Указанная директива появилась на фоне событий, которые позднее обозначались как действия «военной оппозиции». Суть ситуации заключалась в том, что некоторые партийные организации, политорганы и военно-политическое учебное заведение (Академия им. Н. Толмачева), стремясь указать на развитие нездоровых явлений в РККА, таких как пьянство комсостава, очковтирательство, фельдфебельщина, рукоприкладство и т. д., перешли в принятых на собраниях резолюциях и решениях дозволенную грань и заявили о недостаточно твердом и четком руководстве Вооруженными силами со стороны РВС СССР и ПУРа (соответственно К. Ворошилова и А. Бубнова) [1141].
Выступавшие на партийных собраниях связывали указанные отрицательные тенденции с упущениями в практике проведения единоначалия. Начальник Военно-политической академии Я. Берман еще 27 января 1927 г. обратился с письмом к начальнику ПУРа А. Бубнову, где отметил, что постановление о ликвидации комиссарского института как контрольно-политического органа ошибочно и приведет к снижению уровня партруководства в Красной армии[1142].
Я. Берман напомнил достаточно типичное для середины 1920-х годов высказывание командовавшего тогда войсками Приволжского военного округа А. Седякина, что партийная организация мешает командиру[1143].
Ответа на свое письмо начальник академии не получил. Поэтому он посчитал возможным выступить с достаточно резким докладом 15 марта 1928 г. Многие пассажи его речи так или иначе были связаны с взаимоотношениями командного и политического состава, недостатками в реализации принципа единоначалия и порожденными этими обстоятельствами нездоровыми явлениями в жизни войск. Аналогичные проблемы поднимались на 7-й Московской гарнизонно-губернской партконференции, на совещании гарнизонного партактива в Харькове и совещании секретарей парторганизации Ленинградского гарнизона. Пиком этой критической волны явилась резолюция, принятая по докладу начальника политического управления Белорусского военного округа М. Ланды. Однако руководство военного ведомства не придало значения такого рода явлениям, хотя в принятых резолюциях легко угадывалась критика в его адрес. Сопротивлялся лишь А. Бубнов, но действовал он вначале лишь запретительными методами.
Тогда в дело вмешался Особый отдел ОГПУ, расценивший происходившее как подрыв решений высших партийных инстанций, как неуправляемый процесс, способный привести к потере управляемости Красной армией. С другой стороны, чекисты не меньше политработников были заинтересованы в устранении негативных явлений в жизнедеятельности РККА, но являлись сторонниками «молчаливой» борьбы с ними, не доводя до публичности разночтения в подходах к решению задач между командирами и политработниками.
Надо сказать, что чекисты никогда не проходили мимо острых конфликтов между командирами и политработниками и своевременно докладывали об этих фактах руководству РВС СССР и НКВМ. Однако они не типизировали случаи отдельных склок и недоразумений. И вот в апреле 1928 г. фактически впервые ОГПУ направило в указанные инстанции (безусловно, только лишь конкретным ответственным лицам) информационную записку «О ненормальностях во взаимоотношениях политсостава в Украинском военном округе» на 8 листах[1144].
Особисты конкретизировали, что основная причина разногласий — это вопрос о темпе и характере проведения единоначалия в армии, а накал и масштаб «дискуссий» требуют вмешательства из Москвы. Обструкции со стороны подчиненных подвергся даже начальник политического управления УВО Дегтярев за поддержку набиравшего темпы процесса единоначалия. На собрании партактива Харьковского гарнизона за предложенный им вариант резолюции проголосовало всего 4–5 человек. А командующий округом И. Якир не явился на собрание из «дипломатических» соображений, так как, защищая позиции Дегтярева, сам бы оказался в сложном положении[1145].
7 июня 1928 г. Особый отдел ОГПУ проинформировал наркома К. Ворошилова о резолюциях, принятых в Военно-политической академии[1146].
В данном случае реакция наркома была незамедлительной, поскольку он явно уловил, куда нацелены критические стрелы преподавателей и слушателей академии. К. Ворошилов обрушился с критикой на А. Бубнова за недостаточно жесткий отпор, данный «возмутителям спокойствия».
Не исключено, что нарком, не особо полагаясь на начальника ПУРа, обратился к чекистам (как первым, кто проинформировал его о положении в округе и обратил внимание на серьезность ситуации) с просьбой отслеживать развитие процесса и продолжать сообщать о происходящем. По крайней мере, в материалах секретного делопроизводства ОГПУ за 1928–1929 гг. мы обнаружили несколько соответствующих документов. Так, в июле 1928 г. К. Ворошилову направлялась спецсводка «О распространении резолюции БВО в частях Украинского военного округа»[1147].
В документе не только приводятся факты распространения резолюции, но и сообщаются сведения, добытые агентурным путем. К примеру, приводится факт обсуждения связанных с резолюцией вопросов между командирами корпусов И. Дубовым и Н. Криворучко, об обработке командира 3-й кавдивизии Мустафина группой политработников. По данным Особого отдела УВО, горячим сторонником резолюции являлся даже военный прокурор военного округа Глинский.
Высшему военному руководству из Особого отдела ОГПУ приходили (в виде сводок) даже перлюстрированные письма военнослужащих, в которых обсуждались существенные элементы резолюции[1148].
Поскольку вопрос о «внутриармейской оппозиции» нашел свое отражение в различных исследованиях, мы не будем вдаваться в подробности развития ситуации. Единственное, о чем следует добавить (с учетом рассматриваемой нами темы), это о жестких партийных и кадровых мерах, принятых к тем, кто поддержал решения конференций в Военно-политической академии и Политическом управлении БВО.
А во второй половине 1930-х годов многих из них К. Ворошилов и тогдашний начальник ПУРа Л. Мехлис обозначили как участников «антипартийной внутриармейской белорусско-толмачевской группировки». Лицам с таким клеймом уготована была страшная судьба: они уже не просто попадали в сводки НКВД, а арестовывались и приговаривались к суровым мерам наказания вплоть до смертной казни.
В 20-е и первой половине 30-х годов органы госбезопасности прилагали серьезные усилия в борьбе с таким важным явлением, отрицательно влиявшим на боеготовность РККА, как высокая аварийность, прежде всего в авиации. И здесь основное внимание обращалось на человеческий фактор. Главным для чекистов являлось выявление предпосылок к чрезвычайным происшествиям, хотя они также занимались расследованием произошедших аварий и катастроф.
Надо отметить, что аварийность в частях ВВС, пожалуй, была единственной проблемой, по которой взгляды военных и чекистов совпадали, и они действовали сообща в борьбе с этим негативным фактором, самым непосредственным образом влиявшим на состояние обороноспособности страны.
В докладной записке ОГПУ на имя И. Сталина от 18 июля 1930 г. была представлена картина аварийности и показаны причины, ее порождающие. Если за 1928/29 год выбыло из строя более 430 самолетов (из них полностью уничтожено 164, т. е. 38 %), то только за девять месяцев последующего
