Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению

ориентировками, приказами.

Одним из первых документов такого рода явился приказ № 261 от 21 августа 1921 г., подписанный заместителем председателя ВЧК И. Уншлихтом и начальником Административно-организационного управления Г. Ягодой. «О работе органов ВЧК в Красной армии» — так он был озаглавлен, что предельно точно отражало его содержание.

Появился этот приказ в обстановке, когда быстрыми темпами шло послевоенное сокращение армии, явление необходимое, но достаточно сложное в реализации. Ломке подверглись хорошо отработанные в боевой обстановке механизмы управления войсками, нарушалась система снабжения их всеми видами довольствия[279].

Начальник Политического управления РККА А. Бубнов в одной из своих статей так характеризовал этот период: «Мы заметили, что сокращение армии, демобилизация армии, переход армии с 5,5 млн до 600 с небольшим тысяч совершались чрезвычайно болезненно, скачками, без соблюдения элементарной плановости… В этой бесплановости было чрезвычайно повинно и военное ведомство»[280].

Исходя из оценки сложившейся обстановки, в тексте приказа отмечались: низкая боеготовность войск, недостаток обмундирования и продовольствия, слабая политическая работа среди военнослужащих. Все это могло настроить армию против власти и, в итоге, привести к повторению кронштадтских событий. Поэтому чекистам в работе по Красной армии предлагалось обратить особое внимание на ограждение ее от контрреволюционных воздействий и на решительное пресечение всяких попыток антисоветской агитации среди красноармейцев[281].

Руководство ВЧК специально подчеркнуло, что при организации работы чекисты не имеют права вмешиваться в административно-хозяйственные функции военных учреждений.

Главное, на что указывалось особистам, — это «поставить в кратчайший срок на должную высоту осведомительный аппарат»[282].

Более детально данный вопрос рассматривался в последующих приказах.

Задачи особых отделов и других чекистских аппаратов, имевших отношение к армии и флоту, на протяжении 20-х годов практически не менялись.

Резкая смена приоритетов произошла в связи с осложнениями в государственных хлебных заготовках, а затем — и с началом коллективизации, так как личный состав армии и флота в подавляющем большинстве состоял из крестьян.

У чекистов вызывало опасение распространение среди военнослужащих «крестьянских настроений», возможное создание на селе группировок антисоветской направленности, вызванное недовольством политикой партии и правительства, попытки захвата оружия и боевой техники и, в конечном итоге, поднятие восстаний.

Угроза такого развития событий отмечалась в приказах и ориентировках ОГПУ, вырабатывались конкретные меры по недопущению каких-либо повстанческих действий.

Характерен в этом отношении приказ ОГПУ № 251/119 от 9 августа 1930 г. В нем указывалось, что «за последнее время контрреволюционный элемент всех направлений и оттенков уделяет все больше внимания вопросам контрреволюционной работы в Красной армии. Особо необходимо отметить работу ряда кулацких белогвардейских и бандитско-повстанческих… организаций»[283] .

Основываясь на указаниях Центра, особые отделы значительно активизировали свою деятельность по изъятию из армии «классово чуждых» и «социально опасных элементов». Только за 1929–1930 гг. с помощью командования и политорганов чекисты вычистили из рядов армии и флота 16 695 военнослужащих, ликвидировали 594 контрреволюционные группировки, арестовали 2603 человека[284].

С учетом расплывчатости понятий «социально опасные» и «классово чуждые элементы» далеко не всегда и везде принимались достаточно обоснованные решения. В то же время многие чекисты на местах не были сторонниками жестких мер. Примеры этого мы находим, в частности, в материалах 6-го окружного совещания особых отделов ОГПУ ПриВО. Начальнику отдела Б. Баку пришлось в своем докладе отметить следующее: «В проведении этой работы (по указанным выше элементам — A. З.) приходится до сих пор сталкиваться с колоссальной медлительностью особых отделов при проведении оперативных разработок, с оперативной вялостью и неумением быстро реагировать… нет той необходимой решительности и твердости в принятии активных мер… Существует, очевидно, недооценка опасности контрреволюционных элементов в армии»[285].

Активные меры включали в себя, в том числе, и аресты военнослужащих при отсутствии признаков конкретных контрреволюционных преступлений в их действиях либо при наличии таковых только в оперативных документах, прежде всего в донесениях осведомителей и агентуры. Именно это обстоятельство, на наш взгляд, несколько сдерживало особистов, вызывая неудовольствие руководства.

В этой связи следует подчеркнуть тот факт, что действовавшее в те годы уголовное законодательство открывало простор для произвола. Отметим, к примеру, те изменения и дополнения, которые ВЦИК внес 10 июля 1923 г. в статью 57 УК РСФСР. В первоначальной редакции этой статьи контрреволюционным признавалось действие, направленное на свержение (выделено мною — A. З.) Советской власти, а вот в новой редакции говорилось уже не только о свержении, но и о подрыве или ослаблении ее[286]. Юридически размытые понятия «подрыв» и «ослабление» существенно расширяли ответственность, могли толковаться и на практике толковались достаточно произвольно.

Указанным решением ВЦИК статья 57 УК дополнялась еще и частью второй. Она гласила: «Контрреволюционным признается также и такое действие, которое, не будучи непосредственно направлено на достижение вышеуказанных целей, тем не менее, заведомо для совершившего деяние содержит в себе покушение на основные политические и хозяйственные завоевания пролетарской революции».

Тем самым, как совершенно справедливо отмечают в своей работе «Политическая юстиция в СССР» известные юристы академик В. Кудрявцев и А. Трусов, допускался косвенный умысел, т. е. безразличное отношение к результату своих действий[287].

В итоге, очень многие деяния военнослужащих можно было, при желании, квалифицировать как контрреволюционные. Именно поэтому, к примеру, уже упомянутый нами начальник Особого отдела ПриВо Б. Бак призывал своих подчиненных «срывать маску с бузотера» и видеть под ней лицо врага Советской власти[288].

С 1 января 1927 г. вводился в действие Уголовный кодекс РСФСР в редакции 1926 г. Контрреволюционные преступления, определенные в статьях 58(1) — 58(18), были выделены в специальную главу. При этом текст статей претерпел лишь незначительные редакционные изменения.

Не произошло изменений в описании состава контрреволюционных деяний, когда ЦИК СССР 25 февраля 1927 г. утвердил для включения в кодексы союзных республик «Положения о преступлениях государственных»[289].

Указанными выше статьями Уголовного кодекса и пользовались в своей работе сотрудники органов госбезопасности, в том числе и особисты. Лишь к концу изучаемого нами периода, в июне 1934 г., ЦИК СССР дополнил «Положение о преступлениях государственных» статьей об измене Родине.

Под «изменой Родине» понимались действия, совершенные гражданином СССР в ущерб военной мощи страны, государственной независимости или неприкосновенности территории, как то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу. Статья предусматривала наказание в виде расстрела с конфискацией имущества, а при наличии смягчающих оснований — 10 лет лишения свободы[290].

Субъект данного преступления специально законодателем выделен не был, хотя ясно, что в первую очередь подразумевались военнослужащие. На это указывает и наличие подпунктов статьи 58(1) (а, б, в, г), в которых определенно говорилось о бегстве за границу именно военнослужащих. В этом случае предусматривалась ответственность членов семьи военнослужащего. Даже ничего не знавшие родственники подлежали лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет. Все это означало для государства повышенную опасность измены Родине со стороны военнослужащих Красной